Аристократия в Европе, 1815–1914

Основная проблема, связанная с имеющимися исследованиями, заключается в том, что наряду со всеми, зачастую огромными достоинствами этой литературы, она по сути является сугубо национальной. Речь не только о том, что в поле ее зрения находится единственно национальная, или даже провинциальная, элита или соответствующая проблема, но также и то, что поднимаемые вопросы, как и подход к ним, определяются большей частью национальными историографическими традициями и приверженностью к определенным идеям. В России над всем господствует 1917 год. Речь идет о том, что при советском режиме был закрыт свободный доступ к архивам и что советским историкам приходилось прибегать к вполне определенным методам и уделять все свое внимание только вполне определенным областям российской истории. При такой ситуации нельзя не поражаться, насколько превосходны некоторые работы советских историков. Но даже в трудах западных специалистов на всем девятнадцатом веке лежит тень 1917 г., окрашивая как интерпретацию событий, так и выбор предмета изучения. Так, лучшее и, в сущности, единственное исследование дворянского сословия в период между 1800 и 1861 гг. было написано более века назад и даже оно является историей дворянства не столько девятнадцатого века, сколько всего периода его существования.

Как ни удивительно, но в Германии сложилась до некоторой степени сходная ситуация. Взять хотя бы Пруссию, где лишь недавно потеряли актуальность проблемы в советском духе: доступ к архивам и политически угодные (или неугодные) области исследования. Кроме того, нацизм сплошь и рядом нависал над немецкой историей столь же подавляюще и неотвратимо, как 1917 г. над историей России, предопределяя многие вопросы, которые немцы задают о своем прошлом. Под воздействием нацизма история девятнадцатого века стала полем битвы по части поисков тех групп немецкого общества, на которых лежит ответственность за трагические события в стране в двадцатом веке. Ко всему прочему многие немецкие историки и социологи разделяют убеждения своих европейских и многих североамериканских коллег в том, что в современном мире вся аристократия — неуместный и политически подозрительный предмет для исследования, которому могут посвящать себя лишь ученые, зараженные социальным снобизмом и любовью к внешнему блеску. Аристократы и их потомство — сословие тупое, порочное, а чаще всего, и то и другое вместе. Любопытно, что в результате такого подхода, несмотря на то, что многие немецкие историки придают огромное значение юнкерству (вплоть до обвинений его в том порочном пути, по которому пошла вся история Германии в целом), с 1945 г. не было написано ни одного ученого труда, дающего подробное, обоснованное исследование экономической, политической и культурной жизни юнкерства в период существования империи.

Как ни удивительно, в Англии обстоятельства складывались совершенно иным образом. Англия двадцатого века не переживала никаких катастроф, подобных 1917 г., правлению Гитлера или Сталина. Ее история в двадцатом веке зачастую, и вполне оправданно, изображается как победно спокойный и организованный процесс перехода от аристократической олигархии к либеральной демократии, при которой традиционные высшие классы играли разумную и решающую роль. Об английской аристократии, в отличие от немецкой и русской, печатные отзывы звучали благоприятнее. В последнее время она также стала предметом не в пример более основательных научных трудов. На них я главным образом и опирался при написании данной книги.

У этой книги были как друзья, так и враги. Среди последних самыми опасными оказались Михаил Горбачев и Александра Ливен — надо думать, эти два имени будут напечатаны вместе в первый и последний раз. В тот год, когда я взялся писать эту книгу, к власти пришел Михаил Горбачев. Во время своего правления он перевернул советскую политику вверх дном, а это означало горы работы для каждого, кто, подобно мне, пытался толковать текущие советские события и читать о них лекции. Через три года после прихода к власти Горбачева на свет появилась моя дочь Александра — самое радостное и самое подрывное событие в моей личной жизни.