Арк

Поэтому, когда Ежов предложил работать в секретном подразделении НКВД, Еремеев ни секунды не раздумывал.

Сомнения не посещали его, когда при Сталине расстреливал заключенных и выполнял заказы на убийства. Не задавался вопросами при стрельбе по протестующим в Тбилиси, после двадцатого съезда партии.

Да и сейчас, расположившись с пулеметом у окна в здании парткома, он беспокоился лишь о том, чтобы из-за долгого вынужденного сдерживания своей страсти предвкушение от предстоящего отбирания жизней не перебило сладострастия самого действия.

Старая команда террора, которая теперь проходила по служебным сводкам как спецгруппа «Первомай», служившая под его началом с тридцатых годов, снова в деле. Пускай там было много новых лиц, но пережившие ежовскую опалу сегодня ликовали сердцем, целясь в протестующих.

Все ждали только сигнала.

И в шестьдесят приятно тряхнуть стариной.

– Никита, одумайся.

Микоян сидел в местном обкоме и теребил рукой шнур телефона спецсвязи.

– Он опять нас обыграет. Если, конечно, пойдем до конца. Нужно отступить, чтобы…

На другом конце провода раздались гневные вопли.

– Ладно, как скажешь. Я тебя понял.

Как всегда, элегантный, напомаженный и гладко выбритый, несмотря на осаду, Анастас Иванович тем не менее впервые со времен Тбилиси чувствовал себя так, будто надел пиджак с чужого плеча.

Он как-то отстраненно посмотрел со стороны на происходящее и понял, что через пять минут, в своем заграничном костюме, среди этих безликих парней с одинаковыми прическами бобриком, будет выглядеть неуместно.

Ему очень захотелось обратно в Москву, но он понимал, что Хрущев не простит бегства. А еще он понял, что тот решил повязать его кровью, как делал когда-то Хозяин. Школа, что ни говори. «А ведь мы никогда Никиту всерьез-то и не воспринимали», – в который раз подумал он.

– Так, – прокашлявшись сказал Микоян, – получено указание от товарища Хрущева к бунтовщикам принять самые строгие меры. Если будет хоть одна провокация…

– Будет, товарищ Первый председатель Совета министров, обещаем, будет, – заметил один из безликих.

Микояна передернуло от циничного хамства, но виду не подал.

– Будут провокации – открывайте огонь на поражение.

За окном раздались крики, звон битого стекла. Затем зарокотал автомат.

– Чу, вот и птички запели, – заметил другой безликий.

– Ну, начинаем, – заметил третий и громко хлопнул в ладоши. Вбежал адъютант. – Передайте спецгруппе «Первомай» код «Приказ верховного».

Тот пулей вылетел вон. Анастас Иванович встал со стула и прошелся по кабинету, обставленному с роскошью, свойственной провинциальным бонзам. Остановившись у портрета Ленина в тяжелой золоченой раме, поинтересовался у присутствовавших:

– Я так понимаю, вы заранее уже все решили? Кто дал команду? Семичастный?

Все сидели, словно статуи, уставившись перед собой. Лишь один, огромный мужчина с добродушным лицом, грыз яблоко крепкими белыми зубами. Грустно пояснил:

– Вы, товарищ Микоян, не волнуйтесь так, изжога начнется. Как Никита Сергеич и хотел, Хранилище его услышало. Но не стоит его ставить об этом в известность, это сделают другие, более изящным способом. Связь с нами держите теперь через Суслова, он в курсе всего происходящего. И да, приберитесь там, на улице, ребята немного намусорили.

На земле сидела женщина, в руках – ребенок, пеленки залиты кровью.

«Надо же, а самой повезло – пули не задели. Хотя как посмотреть, может, и не повезло…» – подумал Анастас Иванович.

Казалось, они все уснули.

Десятки, если не сотни, оставшиеся лежать на площади перед зданием горисполкома после приказа открыть огонь.

Микоян боялся оглянуться, стоял, пораженный, слушая вой обезумевшей матери: «Почему молчит Ванечка? Почему молчит Ванечка?»

– Не могу больше, уберите ее, пожалуйста, – попросил он.

– Да как скажете, – и, пожав плечами, один из безликих, достав из заплечной кобуры пистолет, выстрелил женщине в голову.

– Вы охренели?! Я просил увести ее!

– У нас принято точнее формулировать приказы, – ответил тот и отошел.

Кровь и трупы – как вечное проклятие. На камнях под ногами, пятнами перед глазами… Первый заместитель председателя Совета министров боялся посмотреть на свои руки.

«Смогу ли я теперь когда-нибудь уснуть спокойно?»

Во времена Хозяина как-то все это проходило мимо. Подписал бумажку, и баста. Теперь Анастас Иванович воочию увидел, что было на оборотной стороне тех документов. Привиделись картины происходящего в подвалах ЧК, когда легким росчерком пера подмахивал приказы на расстрелы тысяч людей.

«Нет, Никита не зря пост занял. Я бы не смог жить с таким… таким…».

Сразу не удалось сформулировать.

Потом в голове всплыло слово «паскудство», но быстро отмел его, как слишком мягкое. А затем пришло понимание того, что он, именно он, виновен не меньше Никиты, и это навсегда останется в голове.

Захотелось догнать того безликого, с бобриком, попросить пистолет и прострелить себе голову, потому что только так можно было бы избавиться от этих мыслей. Но сознание спасительно сдалось, и Микоян тряпичной куклой повалился на асфальт.