Аркада. Эпизод первый. kamataYan

Эрна пришла в себя примерно через минуту. Перестала драться, выдохнула, отступила на шаг, легким движением поправила прическу и лишь после этого перевела взгляд на подошедшего мужчину.

— Доктор Гарибальди.

— Добрый день, мисс Феллер, — склонил голову функционер WHO. — Как вы понимаете, я не мог не приехать.

— Это действительно kamataYan?

— Вне всяких сомнений.

— И…

Нет, продолжать Эрна не стала. Сдержалась. Не задала глупый вопрос о вакцине. Понимала, что если бы у Гарибальди был хотя бы экспериментальный препарат, он бы обязательно его использовал. Но вакцины нет, даже экспериментальной, поэтому Эрна промолчала.

— Мне очень жаль, мисс Феллер.

— Да, вам жаль…

И ведь ничего не скажешь. Не обвинишь. Не наорешь… Истерика случилась у Эрны чуть раньше, в Нью-Йорке, когда ей сообщили о заражении поместья: тогда она кричала, рыдала и в ярости разгромила рабочий кабинет. Затем бросилась к вертолету, помчалась на Лонг-Айленд, во время полета снова кричала, но уже не так сильно, а словно получившая смертельную рану касатка — с тоскливым отчаянием. Попытка прорваться к дому стала последним всплеском, окончательно опустошив Эрну. Молодая женщина успокоилась, во всяком случае внешне, и негромко спросила:

— Отец в сознании?

— Да, — подтвердил Гарибальди.

— Я хочу его видеть.

— Разумеется.

Но для этого пришлось переодеться.

Эрну завели в одну из оранжевых палаток и выдали непроницаемый оранжевый комбинезон, герметичный шлем и дыхательный ранец. Ей помогли облачиться в неудобную, но надежную защиту, а затем проводили в дом — через уродливый оранжевый рукав, протянувшийся от палатки к задней двери. Двое сопровождающих остались у входа, следившая за Б.Б. медсестра при появлении посетительницы вышла, и дочь с отцом остались наедине.

В последний раз.

— Привет, — сквозь слезы прошептала Эрна, сходя с ума от невозможности прикоснуться к руке самого главного для нее человека.

— Рад, что ты успела, — вздохнул Феллер.

— Папа…

Гарибальди предупредил, что Б.Б. приказал устроить его в гостиной, у большого камина, в котором с тех пор постоянно поддерживали огонь. Диваны и кресла убрали, перед камином поставили большую кровать и необходимую медицинскую аппаратуру. Эрна отчитала Гарибальди, но, оказавшись в гостиной, поняла выбор отца: в яркой, просторной, полной света зале само собой создавалось хорошее настроение. Тоже предсмертное, но не угрюмое.

— Все в порядке. — Б.Б. кашлянул. — Я чувствую себя нормально. — Потому что через капельницу ему постоянно подавали не только питательный раствор, но и обезболивающее. Тем не менее Б.Б. сохранял способность думать и даже шутить: — Когда-нибудь это должно было случиться.

— Но не так! — покачала головой Эрна. — Не так!

— Я умираю, лежа в своей постели, держа за руку любимую дочь… Что может быть прекраснее? — Феллер вздохнул и повторил: — Когда-нибудь это должно было случиться.

Его кожа была бледной… но не просто очень белой, а бледной в стиле kamataYan. А ногти и глаза — черными. Третья стадия, последняя, предсмертная. Б.Б. улыбался, но понимал, что осталось ему чуть-чуть.

— Он обманул, — выдохнула женщина.

— Я это уже понял, — вновь пошутил Б.Б.

— Но почему? — У Эрны скривились губы. — Зачем он так поступил со мной?

— Видимо, не поверил, что я его прощу, — объяснил Феллер.

— А ты… — Она передохнула, сглотнула подступивший к горлу комок, но все-таки спросила: — Ты бы его простил?

И поставила умирающего в очень сложное положение. Б.Б. отчаянно хотелось солгать, сказать, что простил бы, потому что не помнит зла, и тем заставить дочь мстить до последнего вздоха, но Эрна смотрела так, что старый Феллер не нашел в себе сил на ложь.

— Нет, — вздохнул он. — Ни за что и никогда.

— Я не прощу ему твою смерть, — ответила женщина, показав отцу, что прекрасно поняла причину его заминки. — Я слишком тебя люблю.

— Ты — лучшее, что случилось со мной в жизни, — едва слышно ответил Б.Б. — Иногда я думаю, что пришел в мир лишь для того, чтобы явить ему тебя. И ухожу, сделав все, что должен.

— Я его убью. Если получится — он будет очень сильно мучиться. Если нет — просто убью.

— Моя девочка…

— Мне плохо, папа! Я не могу…

— Давай помолчим? — предложил Б.Б. — Мы ничего не изменим, и я хочу насладиться нашими последними мгновениями.

Эрна прикоснулась к руке отца и заплакала. А он улыбнулся, потому что уходил из мира, лежа рядом с той, кого любил больше жизни.

Он улыбался.

Потом перестал дышать, и Эрна завыла.

Упала на колени, обхватила руками дурацкий шлем, который не могла снять, и завыла, залепетала что-то бессвязно, судорожно гладила лицо и руки отца, пытаясь прижаться к ним щекой, но получалось лишь через пластик шлема, снова выла, не желая верить и даже — не желая жить.

Она вышла из дома лишь после того, как с лица исчезли следы слез. Вышла спокойная, прямая, как меч, и такая же холодная. И такая же опасная. Вышла последней, велев медсестре и сопровождающим уйти в оранжевый рукав первыми. Вышла, попрощавшись и оставив эту часть жизни позади. А покинув дезинфекционную камеру, жестко приказала:

— Дом сжечь.