Аркадий Бухов

В артистической было весело и людно. Всякая комната, где до вечера могли уместиться только два старых шкафа и один сломанный диван, становится людной и веселой. когда в нее входят двенадцать исполнителей разных номеров и больше трех четвертей струнного оркестра, не считая инструментов.

— Вы что сегодня поете? — ласково спросила меня какая-то полная дама, пудрясь перед карманным зеркальцем.

— Сегодня ничего, — сдержанно ответил я.

— Тогда бы ушли, голубчик. — тем же тоном бросила она, — для вас, музыкантов, кажется, какую-то отдельную комнату нашли…

— Я не музыкант, сударыня, — хмуро возразил я.

— Ну, что это со мной, — весело рассмеялась она, — всех сегодня путаю… Разговариваю с распорядителем, а думаю, что музыкант. Милый, принесите мне лимонад…

— Видите ли…

— Только холодного. Терпеть не могу, когда теплую бурду приносят…

Лимонад в буфете отпустили неохотно.

— С антракта торговать начнем… Вам какого?

— Холодного. Мне с собой.

Буфетчик сунул мне в руку мокрую бутылку и занялся каким-то очередным делом.

— У меня нет штопора…

— Что же вы тогда говорите, что с собой надо? Пейте здесь.

— Мне для артистки…

— Ну, это не моя обязанность. У меня все платное…

Уломав его, я понес через публику стакан лимонада.

С непривычки это было очень тяжело, тем более что по пути меня кто-то задержал и долго заказывал два бутерброда с копченой колбасой, только чтобы без жира, а масла побольше.

В артистической дамы, которая пудрилась, уже не было.

— Это что у вас, лимонад? — спросила девица, рассматривавшая сбоку ноты и пробовавшая голос. — Холодный?

— Холодный.

— Спасибо.

Из вежливости она не ткнула мне пустой стакан в руки с просьбой принести еще, а поставила его куда-то на футляр мандолины.

— Этот лимонад не для вас, — с запоздалой грустью сообщил я девице с нотами.

— Разве? — удивилась она. — Ну все равно. Лимонаду вообще много.

Грудной голос дамы, пославшей меня за ним, выделялся откуда-то извне:

— Ну что за безобразие… Послала какого-то олуха за лимонадом, и до сих пор нет…

Я прислонился к косяку и стал ждать.

— А мы вас ищем-ищем, — весело подбежал распорядитель, — вы только что приехали? Поздненько.

— Я давно. Я за лимонадом ходил.

— Что же вы мне не сказали, что хотите лимонада… Семен, принесите господину…

— Мне не надо. Это дама просила…

— Ах, вы с дамой… Почему же вы не сказали? Я велю ее усадить в четвер…

— Не надо — она в артистической…

— В артистическую посторонним нельзя…

Кто-то потянул его за рукав, и я остался один. Концерт уже начался, и меня два раза предупредил какой-то хмурый человек, что если я аккомпаниатор, то мне надо знать, что левая педаль у пианино работает плохо. Спасибо, что и такое достали, а если я недоволен, то должен об этом сказать Николаю Евгеньевичу.

— Между прочим, что вы будете читать?. — спросил распорядитель, неизвестно откуда вынырнув передо мной.

— У меня с собой тут есть кое-что… Вот один рассказик…

В кратких словах я передал ему содержание рассказа об одном молодом человеке, который приехал на лето к родственникам, стал увлекаться природой, и что из этого вышло.

— Прекрасная вещица, — восторженно похвалил он, поглядывая на часы, — вы так наизусть ее и заучили?

— Ну где там, — добродушно улыбнулся я, — это я вам фабулу только рассказал…

— Фабулу? — с ужасом переспросил он. — Это значит, в течение одиннадцати минут — одну фабулу?

— Да, а что? Рассказ, если из него кое-что выбросить, займет каких-нибудь сорок-пятьдесят минут.

— Ну что вы… Да разве же можно! — хрипло вырвалось у распорядителя.

— А как же повести публично читают? — немного обиделся я. — Не могу же я выйти, сказать афоризм и уйти… Впрочем, у меня есть маленькая вещица. Действие происходит в аптеке…

— Прекрасная фабула, — вежливо согласился он, выслушав рассказ о веселом инциденте в аптеке.

— Это не фабула, а весь рассказ.

— Весь? — В голосе его послышалось смутное чувство опасности. — Да это же на полторы минуты…

— Ну, хотите, я могу минуты две так на сцене постоять. Без разговора… Руками что-нибудь там делать или стул передвигать.

— Так, так… — неопределенно произнес он.

Помирились мы на третьем рассказе.

III

Вышел я под громкие и восторженные аплодисменты. До сих пор я решительно не знал, кому аплодировали — только что ушедшей цыганской певице, появившемуся в дверях зрительного зала итальянскому баритону или мне.

Один из знакомых после этого вечера уверял, что — мне, так как я очень похож на одного популярного артиста, которого публика любит и всегда радостно встречает. Кажется, это было самое правильное толкование одобрения и радости, выказанных публикой.

Я поклонился и стал читать. По-моему, это был очень веселый и милый рассказ, способный вызвать улыбку даже у волка из провинциального зверинца, но публика слушала его сосредоточенно и молча, как исповедь спасенного самоубийцы.

Из задних рядов стали выделяться какие-то голоса. Я прислушался; безусловно, они относились именно ко мне, а не к тому, что я читал:

— Громче…

— Ничего не слышно…

— Погромче…