Аркадий Бухов

— Вы не сердитесь, голубчик… — примиряюще заметил Людовик, слегка придерживаясь за голову, которая после одного казуса с ней в конце восемнадцатого века плохо держалась на плечах. — Это я с непривычки. Я думал, что увижу толпы голодной черни…

— Почему черни? — с нескрываемым национализмом спросил я. — У нас не Франция. У нас все население голодное. Мудрость продовольственной политики старого режима уравняла всех в правах голодания. Монархизм монархизмом, а голодание, так сказать, было прямо по республиканской системе: всеобщее, прямое и явное.

— Скажите. — растерянно протянул Людовик, — а где же дерутся?

— Кто дерется?

— Ну. как кто? С одной стороны — восставшие, а с другой… Ну, как это у вас называется… Ну, словом, защитники старого порядка…

— А, вы насчет полиции… Поштучно работает. Так называемая Протопоповская система разделения труда: один на чердаке с пулеметом, другой с ружьем под воротами, третий просто в частном доме с револьвером…

— Странно. В мое время работали иначе… А что ваша Бастилия, знаменитая Петропавловская крепость? С каким, наверное, шумом рушатся ее твердыни и грозная цитадель падает как…

— Нет, ничего, мерси. Стоит. И шума особенного нет. Просто подойдут к камере и мелом отметят: эта — для министра внутренних дел, эта — для его товарища, эта — для министра путей сообщения…

— И во мраке ночи, наверное, двигается толпа, ведущая их к месту их…

— Насчет мрака это вы напрасно. На той стороне даже иллюминация: охранку жгут.

Людовик недоверчиво покосился на меня, вздохнул и пожевал губами.

— А голову чью-нибудь требуют? У нас в это время, бывало, подойдут к министерскому дому да как подымут крик: «Голову его, голову…»

— У нас насчет этого осторожно. Боятся. А вдруг возьмет и отдаст. Поди с ней возись, с министерской головой прежнего правительства…

— Почему же хоть песен-то не слышно?.. Ах. как у нас умели петь, — слегка вздохнув, сказал Людовик, — в это время…

— У нас по старой привычке: поют после работы.

— Скажите, у вас даже, кажется, движение не прервано?

— Больше грузовое только. Поезда хлеб везут, а автомобили — министров в Думу. На Горемыкине^[6] даже надпись поставлена: «Осторожно, скоропортящееся».

— А где же все-таки правительственные войска? — не-тгрпеливо спросил Людовик. — Решительно не вижу.

— А это вот, что перед нами.

— Э-эти? Ничего не понимаю. Какая-то бестолков-тина!

Людовик недоумевающе оглянулся по сторонам и полез в автомобиль.

Когда мы немного отъехали, он посмотрел мне доверчиво в глаза и спросил:

— Так это и есть теперь революция? Без трупов на фонарных столбах, без грохота падающих зданий, без…

— Это и есть, — кивнул я головой.

Он помолчал, смахнул перышко с бархатного камзола и восхищенно шепнул:

— Как далеко шагнула техника…

РАЗГОВОР С СОСЕДОМ

(1918)

Как я писал сенсационный роман

I

Это было в первый и последний раз.

Больше я никогда не буду заниматься этим делом.

— Вы бы могли написать сенсационный роман?

Я посмотрел на этого человека, державшегося на обломках падающей газеты, как пьяный матрос сгоревшего корабля на бочке из-под солонины, и ответил честно, насколько позволяли мне молодость и обстоятельства:

— Решительно не мог бы.

— А вам самому не приходила в голову эта мысль?

— Даже при том исключительно нехорошем образе жизни, какой я веду, я всегда интересовался другим.

— А если бы вы попробовали, — просительно настаивал он.

— Я понимаю, что это не повлияет на мое здоровье, но у меня ничего не выйдет.

Даже таким заявлением нельзя было убить последних таящихся в его душе надежд. Сначала он успешно торговал рыбой и относился ко всему скептически: потом кто-то раскрыл ему способ легко и весело потерять скопленные деньги путем издавания в маленьком городке ежедневной газеты, и он стал верить даже в чудо.

Отношения между нами были очень тесные и несложные. Первого и пятнадцатого числа он уверял меня, что я его граблю и роняю его репутацию среди деловых людей. Я убеждал его, что ему принадлежит ответственная в моей жизни роль губителя молодого таланта, длительного выжимания из меня влитых природой соков и человека, успешно толкающего меня к гибельному концу.

После получасовой беседы мы расходились, довольные друг другом, удовлетворенные от сознания, что все высказано.

— Значит, будете писать?

— Буду. Ответственность падает на вас.

— Газета не лавочка, — мрачно вылился из него афоризм, — покупатели не переведутся.

II

Со вторника я начал сенсационный роман для нашей газеты. Так как я уже сказал, что это было в первый и последний раз, я могу говорить об этом открыто.

С первой же строчки я начал глухую борьбу с издателем, чтобы доказать, что я не умею писать сенсационных романов. Я уже заранее ненавидел своего героя и его разных приятелей, которых должен был выкапывать для развития действия.

— Романчик надо? — злобно потирал я руки. — Напишу, напишу, голубчик… Я тебе напишу…

Национальность героя обрисовалась сразу. Безусловно, это должен быть малаец. Только к этой нации у меня исключительное, полное, хорошо проверенное незнание ее жизни, обычаев и привычек.