Аркадий Рылов

Голубой простор, складывающийся из неба и моря, приобрел здесь предельно символическое и одновременно декоративное содержание. Это развитие темы Лебедей далеко отошло от предшествующих вариантов. С одной стороны, мотив воплощен в совершенной законченности, а с другой - он приобрел некоторую плакатность в отличие от свободной живописной трактовки и эмоционального строя прежних Лебедей. Здесь появилась однозначность слишком отчетливой мажорности, романтической патетики, оптимизма. От пленэрной гаммы почти ничего не осталось, по условности цвета картина напоминает керамическое панно или ковер. Здесь Рылов достиг абсолютной сочиненности картины и создал свое классическое произведение.

Картина с успехом была показана на 1-й государственной свободной выставке произведений искусства в Петрограде в 1919 году. Справедливо писал Федоров-Давыдов, что в этой картине Рылов выразил «ощущение вырвавшейся на свободу жизни», «свое личное жизнерадостное состояние» - как и состояние многих своих собратьев по искусству, «потому, что естественные для 1917 года переживания тревоги, напряженности, ожидания и нервозности разрешились как бы вздохом облегчения»[1 А.А. Федоров-Давыдов, с. 75.].

Но вместе с тем, «воспитанные в старом мире, они, разумеется, не представляли себе ясно ни задач, ни сути совершившегося переворота, ни его конкретного содержания. Но это была для них та очистительная буря, которой давно ждали лучшие люди России»[² Там же, с. 74.]. Таким образом, здесь выразился идеализм, присущий в это время немалой части творческой интеллигенции.

Река Оскол. Весенний мотив. 1910

Костромской объединенный художественный музей

На природе. 1933

Государственная Третьяковская галерея, Москва

«Работать становилось трудно. Мысли заняты только тем, как бы съесть чего-нибудь. Восьмушка фунта хлеба, полагавшаяся гражданину по карточке на день, проглатывалась сразу, и дома больше не было ни крошки, ни сахара, ни чаю... Иногда вместо хлеба выдавали полфунта овса... От голода лицо мое начало отекать, колени выступали, как у индуса», - вспоминал о революционных годах художник[³ А.А. Рылов. Воспоминания, с. 198.].

Не менее тяжелым обстоятельством этих лет была для Рылова невозможность выехать летом на природу. Чтобы восполнить это, он записался в «семинарий» по изучению Павловска, что позволило ему ездить туда на экскурсии, во время которых вместо осмотра дворца он жадно писал этюды.

На Мойке, в доме купца Елисеева, был создан Дом искусств, где сохранилась обстановка и можно было получить обед. В Доме искусств устраивались персональные выставки, и Рылов в 1920 году показал там 120 своих работ. Опорой для художников было Общество имени Куинджи, хотя, конечно, от капитала, завещанного Куинджи, не осталось и следа. В первые послереволюционные годы там «по средам и пятницам собирались художники, худые, изморенные голодом, с опухшими лицами. Ни уличная темнота и жуть, ни шальные выстрелы, то и дело раздававшиеся в потемках, не останавливали художников, спешивших вечером в среду своих товарищей, в уютный уголок к кипящему самовару, где было светло, сравнительно тепло, где можно поговорить о своих изоделах, поспорить, поиграть в шахматы»[¹ А.А. Рылов. Воспоминания, с. 209.].

В 1925 году Рылов был избран председателем Общества имени Куинджи и оставался им до 1929 года. Все знавшие его люди отмечали особый душевный склад Рылова, его мягкость, доброжелательность и открытость. Характер Рылова завоевал ему уважение и доверие со стороны художников.

Во время нэпа были возобновлены концертные «пятницы», на которых, ценя домашнюю обстановку Общества, любили выступать артисты. Студенты консерватории устраивали целые оперы под рояль. Несколько раз в неделю бывали рисовальные вечера. С 1926 года Общество имени Куинджи устраивало выставки в залах Общества поощрения художеств или в Академии. В годовщину основания Общества, второго марта обычно проходили дни памяти Куинджи, на которые собирались его ученики. Рылов на этих собраниях открывал сундуки с эскизами, этюдами мастера, и все собравшиеся погружались в рассматривание небольших произведений, содержавших поиски и эксперименты великого художника.

Островок. 1922

Государственный Русский муз( Санкт-Петербург

Но в это время «куинджисты» подвергались сильным нападкам с разных сторон, прежде всего от собратьев-художников. Рылов писал, что многие «старались насолить и просто сжить со света ненавистных куинджистов, которые благодаря своей старой школе, своей грамотности и понятности массам всюду “занимают места”, получают работу, устраивают выставки, которые посещаются публикой, и даже картины на них продают, преподают в Академии, в художественном техникуме... Словом, всюду эти “противные” куинджисты хлеб отбивают у “молодых”»[² Там же, с. 229.].