Аркадия

Она хватает Огастеса в тот миг, когда в комнату входит Септимус с книгой, графинчиком, бокалом и папкой с бумагами.

Септимус. Тише! Что случилось! Милорд! Прошу всех успокоиться. (Томасина и Огастес расцепляются.) Благодарю вас. (Проходит к своему месту за столом. Наливает себе бокал вина.)

Огастес. А, добрый день, господин Ходж!

На губах его ухмылка. Томасина принимается прилежно рисовать пирамиду и конус. Септимус открывает папку.

Септимус. Не составите ли нам сегодня компанию, лорд Огастес? У нас урок рисования.

Огастес. Я рисую лучше всех в Итоне, господин Ходж. Но мы предпочитаем обнаженную натуру.

Септимус. Что ж, рисуйте по памяти.

Томасина. Кака гадость!

Септимус. Прошу тишины.

Он достает из папки проверенную тетрадь Томасины и бросает ей через стол. Она ловит, открывает.

Томасина. Никаких отметок?! Тебе не понравилось кроличье уравнение?

Септимус. Не усматриваю связи с кроликами.

Томасина. Они же поедают собственное потомство.

Септимус (после паузы). Я сразу не понял. (Протягивает руку.)

Томасина (возвращая ему тетрадь). Дальше сделать - просто места не хватило.

Септимус и Ханна листают удвоенные временем страницы. Огастес вяло рисует геометрические тела.

Ханна. Ты хочешь сказать, что мир все-таки спасен?

Валентайн. Нет. Мир по-прежнему обречен. Но если он зарождался именно так, то, возможно, и следующий мир возникнет по этому образцу.

Ханна. Из доброй английской алгебры?

Септимус. И так - до бесконечности, нуля или полного абсурда.

Томасина. Нет. Если отбросить отрицательные корни, все снова обретает смысл.

Септимус перелистывает страницы. Томасина начинает рисовать геометрические тела.

Ханна закрывает учебник и переключается на "садовые книги".

Валентайн. А чай-то стынет.

Ханна. Я не пью горячий.

Валентайн (не слушая ее). Нет, ты вдумайся. Твой чай стынет сам по себе. А нагреваться сам по себе не может. Странно, правда?

Ханна. Нет.

Валентайн. Не спорь. Конечно, странно. Только от горячего к холодному. Улица с односторонним движением. Чай будет стынуть и стынуть - до комнатной температуры. Так происходит везде и всюду. Солнце и звезды тоже остынут. Не так быстро, как чай, но в конце концов все на свете придет к комнатной температуре. Во времена твоего отшельника этого не понимал никто. Но - ладно, допустим, что в тысяча восемьсот лохматом году этот полоумный действительно разбирался в термодинамике - единственный во всем мире. Даром что жил затворником в дербиширской глухомани.

Ханна. Он - выпускник Кембриджа. Ученый.

Валентайн. Да хоть десять раз. Спорить не буду. А девчонка была его ученицей, ученицей гениального наставника.

Ханна. Или наоборот.

Валентайн. Как угодно. Главное - суть. А до сути они докопаться не могли! Как уж он спасал мир с помощью доброй английской алгебры - не знаю. Но только не так.

Ханна. Почему? Потому что у них не было калькулятора?

Валентайн. Нет. Да. Потому что существует определенный порядок, ход событий. Нельзя открыть дверь несуществующего дома.

Ханна. На то и гений.

Валентайн. Увы - это гений безумцев и поэтов.

Пауза.

Ханна.

Я видел Сон, не все в нем было сном.

Погасло солнце яркое, и звезды

Без света, без путей в пространстве вечном

Блуждали, и замерзшая земля

Кружилась слепо в темноте безлунной.

Валентайн. Твои стихи?

Ханна. Байрон.

Пауза. Снова - ученые за работой.

Томасина. Септимус, как ты думаешь, я выйду замуж за лорда Байрона?

Огастес. Кто еще такой?

Томасина. Автор "Паломничества Чайльд Гарольда". А Чайльд Гарольд - самый поэтичный, самый возвышенный и самый храбрый герой. А еще - самый современный и самый красивый, потому что для нас, тех, кто знаком с автором, Чайльд - это сам Байрон. Ну же, Септимус?!

Септимус (сосредоточен на другом). Нет. (Он убирает тетрадь Томасины в папку и берется за свою книгу.)

Томасина. Почему?

Септимус. Во-первых, Байрон даже не помнит о вашем существовании.

Томасина. Но, когда он был в Сидли-парке, мы обменивались многозначительными взглядами. Странно, почему он до сих пор не объявился, ведь уже год, как он вернулся из своих странствий.

Септимус. Короче, миледи, это маловероятно.

Огастес. Ах, этот лорд Байрон! Помню. Он присвоил моего зайца, хот я выстрелил первым. А он заявил, будто я промахнулся. Большой шутник. Но на тебе, Томсик, он конечно, не женится. Он ведь не слепой, а только хромой...

Септимус. Все, господа, тихо. Мертвая тишина до без четверти двенадцать. Нельз непрерывно отвлекать наставника. Это невыносимо.

Огастес. Вы - не мой наставник. Я пришел к вам на урок по собственной воле.

Септимус. На всякую волю есть ньютонов детерминизм, милорд.

Томасина смеется - собственно, фраза для нее и сказана. Огастес злится, чувствуя себя лишним.

Огастес. Ваш покой меня нисколько не волнует. Раскомандовался тут!

Томасина (предостерегающе). Огастес!

Септимус. Я не командую, милорд. Я вдохновляю. Я благоговею перед Просвещенностью и тем самым вдохновляю учеников на умножение познаний, посредством которых они приблизятся к Богу. За лучший конус и пирамиду, нарисованные в полной тишине и представленные не ранее чем без четверти двенадцать, полагается награда - шиллинг.