Аркадия (СИ)

— Потому что шведский — мой родной язык, — сказал он, наконец. — Я просто плохо говорю.

Цвет моих щек в тот момент, наверняка, сравнялся флагом Китая. Но сказала я невозмутимо:

— Извини.

— За что?

— Не делай все еще более неловким!

— А я делаю?

И тут я засмеялась, и он засмеялся тоже. Вся неловкость, которую я испытала от его красоты куда-то пропала. Видимо, две неловкости аннигилировались друг с другом, и я почувствовала себя хорошо рядом с ним.

Я подошла и села на берег, взяла камушек и пустила его в полет над прозрачной водой.

— А ты как сюда попал? — спросила я. Спешить, честно говоря, было особенно некуда. Я перестала волноваться. Герхард почесал затылок, протянул:

— Упал.

— И я упала.

— Значит, так сюда и попадают.

Я раскрыла перед ним карту, его светлые глаза расширились от удивления, он осторожно, бережно обращаясь с моей вещью, провел пальцем по бумаге. Я, куда менее трепетно, ткнула ногтем в замок.

— Я думаю, нам сюда.

Он еще некоторое время смотрел на карту, глаза у него были светлые и задумчивые, как будто он видел на карте больше, чем я. Я прежде дурачков никогда не видела, но мне неожиданно не было неловко. Я посмотрела в реку, там в воде, чистой, как воздух, плавали блестящие рыбы. Чешуя у них была почти прозрачная, так что я видела биение разноцветных внутренностей. Иногда они выпрыгивали из воды и переливались искорками радуги, как хрусталь или бриллианты на солнце. Наконец, Герхард сказал:

— Правда, сюда.

Не то чтобы его мнение могло что-нибудь изменить в моих планах, но я была довольна, что и он так считает. Герхард коснулся пальцами воды, потом отдернул руку, не испуганно, а будто игрался с волной, как с кошкой. Он сказал со своим странным, неземным акцентом:

— Родители говорили мне про это место. Но я думал, что они…

Герхард нахмурился, коснулся пальцами своего виска. Я увидела, что он заменяет слова жестами при любой возможности. Но говорил он все равно много, общаться ему явно нравилось. Я подалась вперед, отломила один из одуванчиков, опустила его в реку и смотрела, как вода уносит цветок. А потом до меня дошло, что Герхард говорил не о том, что когда он умрет, то попадет в одно чудное место, называемое еще раем. Ему говорили, по крайней мере это было вероятно, то же, что отец писал мне. Я рассказала ему о письме, о том, как все случилось со мной, и он слушал внимательно, пристально смотря на мои губы. Когда я частила, он чуть заметно мотал головой, и я понимала, что ему непонятно. Приходилось останавливаться и повторять предложение снова. Наверное, здорово развивает терпение. То есть у тех, кому оно необходимо. Мне, в основном, было на все плевать, поэтому я не могла назвать себя нетерпеливой. Герхард кивнул, когда я закончила. Он сказал:

— Я попытался помочь одной бездомной женщине, но она оказалась гнездом для птиц.

Я решила не переспрашивать. Герхард улегся на траву, ткнул пальцем в небо.

— Мама и папа говорили, что это под землей. Но здесь тоже есть небо.

— Я думаю, это мир мертвых, — сказала я. — Как подземное царство.

— Мне говорили: не совсем. Это странный мир. Тут королевство людей, которые были до людей.

— И они поднимаются наверх, делают себе детей, а потом их воруют?

Герхард пожал плечами, снова зачем-то указал на небо, но никак это не прокомментировал. Тогда я сказала:

— Я видела здесь кладбище. Я там очнулась.

Герхард повернулся ко мне, солнце сделало его глаза еще светлее, из-за сузившихся зрачков они казались почти незрячими.

— Потому что ты упала на кладбище. И очнулась там же. Я очнулся в птичьем саду.

Я кивнула, выходило логично.

— Я люблю кладбище, — сказала я неожиданно. Вряд ли он, конечно, был готом, но стоило проверить. Герхард сказал:

— Я люблю трогать разные вещи, надгробия тоже. Но люди мне больше живые нравятся.

Этого стоило ожидать. Впрочем я, насмотревшись на клубничное кладбище, тоже несколько порадовалась обществу живого человека. Мы с Герхардом были как-то связаны, у него была та же история, что и у меня, и я радовалась этому. Как сдавать экзамен, сидя за одной партой. Вопросы у каждого свои, но в одиночку было бы хуже. Я поднялась на ноги и протянула ему руку.

— Надо идти. Там еще две девчонки и один парень. Любишь девчонок?

Он пробормотал что-то мечтательное, но что именно я не поняла. Так что я сказала:

— Я всем говорю, что я лесбиянка, потому что я не хочу быть как все.

Нужно ведь было как-то завязать разговор. Нам предстояло идти вместе еще некоторое время.

— Но ты не можешь быть не как все, потому что все хотят быть не как все, как и ты хочешь, значит ты уже как все.

— Да ты философ, — сказала я мрачно.

— Я учился в коррекционной школе.