Аркан-V. Исход

Однако, с другой стороны, они пришли к нему прямо сюда, к сооруженному наспех причалу, не стали выносить свои сомнения и претензии на общее обозрение, привлекать толпу своих земляков… Это тоже кое о чем говорило. Мосты еще не были сожжены, этих людей еще можно было убедить и сделать по-настоящему своиоми. Аркан качнулся с пятки на носок и обратно. Что он мог предпринять в данной ситуации? Что мог сделать, чтобы эти конкретные люди ему поверили?

— Я буду здесь… — начал он, а потом прервался, замолчал, задавил слова на выходе из гортани, огляделся и — увидел в числе своего сопровождения брата Мартелла. — Господь Всемогущий, в конце концов… Брат Мартелл, мне нужна реморализация.

Все смотрели на него как на умалишенного: реморализация после всего, что произошло в Кесарии, после сотен сожженных домов, тысяч убитых, после того, как земли по обоим берегам Рубона превратилась в пустыню? Каждый из присутствующих был ортодоксом, взрослым мужчиной, каждый из них знал, что стоит за этим величайшим религиозным таинством, и что испытывает человек, который решается пройти его.

— Но, ваше высочество, впереди предстоит… — брат Мартелл как священник не мог отказать верующему в таком требовании, но — как воин и человек опытный, понимал, что реморализация при всей ее пользе для духовной жизни может быть весьма болезненной и опасной для физического состояния.

— Эти люди мне не верят. Они сомневаются в том, что я пытаюсь спасти их, и всех моих единоверцев максимально эффективно и с минимальными потерями, — Аркан говорил рублеными фразами, лицо его горело, сердце стучало так, что дрожала кираса. — Я не знаю иного способа убедить их. Все слова — бессмысленны, если в них не верят. Как я могу сделать так, чтобы они поверили? Я — не могу.

В душе его бушевала буря. После всего, что он для них сделал! Кто еще полез бы в Кесарию, кто пошел бы на верную смерть во время выборов Императора? Кому вообще было на них не наплевать, кроме него, Рема Тиберия Аркана Буревестника? Да они должны… Герцог скрипнул зубами — такие мысли еще больше убеждали его в необходимости реморализации. Увериться в собственной святости и непогрешимости — вот худший из соблазнов для любого Аркана. Дьявол знает главную слабость каждого из этой семьия: честолюбие, жажду признания, всеобщего восхищения и преклонения!

— Гордыня — самый страшный из грехов, — прошептал одними губами Рем и опустился на одно колено перед братом Мартеллом, прямо в грязь разбитого сотнями ног берега Сафата. — Отче, согрешил я перед Небом и перед людьми, и уже не достоин называться чадом Божиим…

Старый капеллан глубоко вздохнул, поднял очи к небесам, и громко начал читать первые строки из Малого чина реморализации:

— Ныне отпускаешь чадо Твое, Господи, по слову Твоему, с миром, ибо видели очи мои спасение Твоё, которое Ты приготовил перед лицом всех народов, свет к просвещению язычников и славу народа Твоего… — Аркан почувствовал сухую ладонь священника, которая прикоснулась к его лбу — а потом в голове Буревестника как будто ударили в набат все соборы Кесарии разом, слух наполнился криками сотен убитых и горящих заживо, а в глазах заполыхали огни сожженных городов.

* * *

Он встал с земли, шатаясь, спустя четверть часа, не раньше. Герцогский плащ выглядел как грязная тряпка, лицо Аркана подошло бы скорее смертельно больному старику, чем молодому мужчине, сильному воину в самом расцвете лет. Под его воспаленными глазами пролегли черные круги, волосы были спутаны, лицо искривлено в гримасе страдания, из носа текла кровь.

— Я буду здесь, с вами, соратники мои и браться, — хрипло, тихо сказал он и утерся. — Здесь, на этом берегу. С начала и до конца, с лопатой в руках и с мечом — на бастионах которые мы построим вместе. Если вы погибнете — я погибну с вами. Жребий брошен, фигуры расставлены. Теперь моя ценность — не большая, чем ценность простого пехотинца. Пойдете ли вы со мной?

Исайя Арханий, взглянув в глаза Аркана, вдруг опустился на одно колено и проговорил:

— Отче, согрешил я перед Небом и перед своим господином, и уже не достоин называться чадом Божиим…

Остальные старшины один за другим становились на колени в грязь:

— Отче, согрешил я…

— Отче, согрешил я перед Небом и перед своим господином…

Брат Мартелл, лицо которого выглядело немногим лучше аркановского, глубоко вздохнул, а потом простер руки над склонившимися кесарийскими ортодоксами и речитативом начал произносить слова Малого чина:

— Ныне отпускаешь чад твоих, Господи…