Арканы Мерран. Сбитый ритм (СИ)

Удивительно, но замыкал процессию Халнер, нацепивший на плечи что-то вроде епитахили, причём черного цвета. Шёл неторопливо, с тем же безразлично-спокойным видом, с каким всё утро спорил с Селестиной. Что ещё более удивительно, он не завернул в один из первых рядов, а пошёл к ступеням монумента вслед за двумя самыми старшими сёстрами в белых епитрахилях. Стоило всем троим разместиться на ступеньку ниже Селестины и развернуться лицом к площади, как настоятельница ударила посохом по чему-то гулкому и звонкому. Рядовые монахини разом подняли головы и затянули гимн. Из ворот обители повели осуждённых.

Основательно побитые и скрученные, пацаны чуть что не пахали носом землю — так им вывернули руки. Заметив Маро, я ломанулась вперёд, но наткнулась на древко алебарды. Пришлось отступить. И ещё. И ещё, пожалуй — туда, где камни площади плавно поднимались к Цитадели, растущей из древней скалы. Да, так обзор гораздо лучше.

Едва преступников поставили на колени между постаментом и «эшафотами», Селестина начала говорить что-то витиеватое, не то речь, не то проповедь. Сложные формулировки, отсылы к незнакомым мне законам, религиозные выкладки… Суть сводилась к одному: ослушники заслуживают смерти.

Едва настоятельница договорила, одного из пацанов подняли, и повели к правому «эшафоту». Кажется, тот парень, что бросился убегать, и получил в спину полосатый дротик — очевидно, с сонным зельем, которое вырубает на несколько часов.

Лучше бы парень не просыпался вовсе. Сейчас его привязали за руки и за ноги к раме из крепких досок и накрыли до подбородка подобием савана с письменами. Пацан почти не сопротивлялся, только с недоумением крутил головой и жмурился, словно пытался отогнать кошмар.

Но кошмар его только начался.

Озвучив приговор, Селестина ударила посохом по постаменту и воздела руки к скульптуре. В ту же секунду золотой диск треснул. Сегменты беззвучно отъехали в стороны, обнажив спрятанную внутри огромную линзу. Второй удар — и линза бесшумно двинулась, собирая в конус лучи великого светила, что дарует не только жизнь, но и смерть.

— Во имя Великого Апри! — хором взвыли монахини.

Пятно света сконцентрировалось на груди осуждённого, в районе сердца, а стройный хор монахинь грянул «очистительный» гимн. Потянула жареным мясом.

Когда солнечный луч сделал своё дело, Селестина снова ударила по постаменту. Линза изменила кривизну так, что дерево «эшафота» воспламенилось. Тело казнённого превратилось в черную субстанцию на алых головешках.

Следующий парень начал вырываться сразу, путаясь в промокших и отяжелевших штанах. На пути к эшафоту он бухнулся в пыль, рыдая и моля помиловать его, пускай даже Перерождением. Тщетно: святотатца волоком потащили дальше.

Всё повторилось. Этот парень умирал дольше — то ли его организм оказался более крепок, то ли для первого преступника утренний яд оказался благом. Тошнотворный запах плыл в раскалённом воздухе, и ни малейшего ветерка, чтобы прогнать его прочь.

Второй «эшафот» обратился в головешки. На ноги подняли Маро. К чести парня, штаны его оставались сухими (а, возможно, просто успели высохнуть). В остальном же вид имел самый что ни наесть жалкий. Я сжала кулаки. Неужели просто наблюдать, будто беспомощная цаца?! Хотя что ещё остаётся… Из всего оружия — лишь пара крохотных ножей, которые всегда в личном подпространстве. А, ну и ладно. Главное верёвки перережу, а потом…

— Успокойся и слушай приговор, — раздалось над ухом.

Я вздрогнула, но обернуться не смогла: появившийся неведомо как, Халнер встал вплотную ко мне. Крепко взял за локти, не давая пошевелиться. На мгновение показалось, что он влез даже в моё личное подпространство.

— Успокойся, жизнь Маро в руках Великого Апри.

Ну да, чьих же ещё. Государство фанатиков, ****!

Однако Хал был прав: приговор оказался другим. Солнечный суд принял во внимание, что «Марион Тавер в смертоубийстве участия не принимал, а, наоборот, предотвратил надругательство; в осквернении же священной Рощи чистосердечно повинился и раскаялся, посему смертную казнь заменить на молитвенное клеймо».

Едва Маро привязали к раме и накрыли саваном, как парень сразу обмяк и перестал глубоко дышать. И всё же, пока перефокусированный солнечный луч плясал, выжигая на теле письмена через ткань «савана», глаза оставались широко раскрытыми, а губы — скривленными в беззвучном крике.

Захотелось уйти, убежать подальше. Да, мне приходилось терять друзей и соратников, да, кто-то умер у меня на руках… но даже самый страшный бой это бой, и раны это раны. Размеренная, просчитанная заранее казнь — совсем другое. Для других нервов. О боги…

На начале второй строки я отвернулась к озеру. В глазах щипало. Зачем так долго и сложно, можно же просто приложить раскалённый металл! Монторп раздери эту Империю с её законами! Сколько можно издеваться над человеком? У нас бы уже полкентурии проштамповали за это время!

…а как же он теперь матери на глаза покажется-то… а эти его девки вечные…

— Кети, всё уже закончилось, — произнёс Халнер в самое ухо.