Аркашины враки

Профессор словно не расслышал вопроса, он шёл все медленнее, оглядываясь по сторонам. Они прошли уже несколько уличных кафе, выглядевших странно, раньше таких не было: из дверей прямо на плиты тротуара вела истоптанная ковровая дорожка, перетекавшая в столь же вытоптанный ковёр. Время от времени ковёр мела и поливала из детской полиэтиленовой леечки тихая, как тень, женщина. Леечки в разных кафе были разного цвета, ковры тоже, а тихие женщины похожи, как сёстры.

На коврах стояли пляжные пластмассовые столики под тентами. Смуглые усатые мужчины, слишком смуглые и слишком усатые для Тбилиси, сидели по одному, по двое в каждой из кофеен, пили чай из азербайджанских стеклянных стаканчиков с талией, или кофе из итальянских толстостенных чашек, или ничего не пили, но перебирали марокканские чётки. Стаканчики, чашки и чётки на самом деле были турецкими.

– Это же турки! – восхитилась Августа.

– Э, чему радуешься, женщина! Оккупанты! Мусульмане! – Профессор не шутил. – У них выпить не подают. Вина – нет! Не говоря уж о водке.

– Зато кофе очень хороший и недорогой, – осторожно заметил полный спутник профессора.

– И кальян заказать можно! – добавил юный спутник.

– Мне бы чаю, – попросила Августа. – Горячего. Я правда замёрзла.

Профессор сдался. Сказал что-то усатому турку по-грузински и ушёл в дом.

Августа со спутниками заняли столик, и очень быстро два безусых улыбчивых турчонка принесли кальян, фарфоровые чайники, стаканчики с талией, изюм и курагу в пиале. Профессор не возвращался.

Пока Августа грелась чаем, много чего выяснилось.

Во-первых, оба спутника Профессора были сотрудниками его лаборатории. И они боялись, что Профессор опоздает на самолёт в Женеву. Самолёт улетал в девять утра. Там, в Женеве, Профессора очень ждали, он был главным докладчиком на международном симпозиуме по сверхпроводимости. Если он не прилетит, будет скандал. Если прилетит пьяный – тоже может быть скандал. Но не такой сильный, потому что его любят и простят.

Но если Профессор не прилетит и будет скандал, то, возможно, их лабораторию закроют. CERN, Европейский центр ядерных исследований, прекратит финансирование. То есть всем сорока сотрудникам, включая уборщиц, навсегда перестанут платить зарплату.

– Поймите меня правильно, – сказал пожилой и полный физик, его звали Солик. – Мы не только о себе, но и о нём… ведь тема… наука… жизнь целая…

– Да-да, и будущее! За нашей темой будущее! – Младшего научного сотрудника звали Темо, он сосал кальян совсем по-детски. – Профессор гений. Но есть же простые обязательства, планы, сроки… эксперимент идёт! Каждый день, каждую минуту. Эксперимент надо поддерживать. Работать! И мы это делаем. А на Западе желают разговаривать только с ним. Потому что он гений, у него имя. И он такой обаятельный. Но нам-то как? А Солик? Мы просто обязаны не дать ему…

– Выпить? Не дать выпить мне? Да они с ума сошли, Сафо. Пошли! – Профессор внезапно возник из дверей кафе бодрый и сосредоточенный, взял Августу за руку и увёл, не дав допить чай. Он повёл её по проспекту. Да, это был великий и прекрасный проспект Руставели. Но какой-то он был не такой, как прежде. Гигантская рука прошлась по нему, как по грядке, прорядив столетние платаны, словно кто-то нашёл слишком густым их строй, слишком могучими стволы и кроны да и повыдергал местами. И еще – проспект поутих. Разве так он звучал, дышал, светился по вечерам?.. Профессор шёл, продолжая держать Августу за руку.

– Что у турков хорошо – очень чистые и уютные туалеты. Как только я там присел, тут же и уснул. И приснился мне сон. Сначала мне показалось, что я змея. Удав. А потом я понял, что не змея, а просто разветвлённый трубопровод, и по мне протекает вся энергия мира. Вся.

Цыц!

– Да, ты очень приободрился, – сказала Августа осторожно. – Достаточно, чтобы утром улететь в Женеву?

Профессор не ответил, только обнял её за плечи, как будто он и впрямь был её парнем, а она его девочкой. Они шли по Руставели, а впереди у них была огромная счастливая жизнь.

Августа почувствовала странное волнение, как будто всё это новое счастье всерьез, и никогда не кончится.

– Скажи, я достоин любви? – спросил он.

– Как тебе сказать… – она насторожилась. И словно цитату вспомнила, хотя ничего она не вспомнила, а просто от волнения заговорила о Профессоре в третьем лице. – Он был прост, юн, остроумен. И коварен не по летам.

– Ты даже не представляешь, насколько коварен.

Она опять ему поверила. В его коварство. И не зря.

Профессор снял руку с её плеча, остановился, оглянулся и вдруг как будто рухнул, то есть остался стоять на ногах, но сделался трезвым и старым. Энергия в трубопроводе внезапно иссякла.

– Соломон! Теймураз! – позвал он. – Куда вы делись!..

В полном унынии подошли к своему шефу Солик и Темо.

– Смотреть на вас тяжко, помочь невозможно. Вы, кровопийцы, лишаете сил и меня, и себя. Идите прочь.

– Но батоно Профессор… – Темо попытался возразить.

– Цыц!

Вот, оказывается, какое старинное профессорское слово он знал.