Архангел

Келсо помахал рукой в знак того, что слышал. Неподалеку стояли таксисты, топавшие ногами от холода. Рабочие пытались вытащить из кузова грузовика катушку жести. Корейский бизнесмен в меховой шапке снимал группу из двадцати корейцев в таких же шапках, но Рапавы нигде не было видно.

— Доктор Келсо, прошу вас, а то мы опять вас ждем. — И Ольга укоризненно погрозила ему зонтом.

Келсо передвинул сигарету в другой угол рта, повесил сумку на плечо и направился к автобусу.

«Этот потрепанный Байрон» — обозвала его одна воскресная газета, когда он, подав в отставку из Оксфорда, переехал в Нью-Йорк, и это прозвище вполне ему подходило: он был бледный, с длинными вьющимися черными волосами, густыми и вечно спутанными, влажным подвижным ртом и вполне определенной репутацией. Если бы Байрон не умер в Миссолунги, а последующие десять лет пил виски, курил, не выходил на улицу и решительно избегал всяких физических упражнений, он вполне мог стать похож на Келсо Непредсказуемого.

Одет профессор был как всегда: плотная линялая темно-синяя рубашка из хлопка, с расстегнутой верхней пуговкой, свободно повязанный, не очень чистый темный галстук, черный вельветовый костюм, черный кожаный ремень, над которым слегка выпирал живот, красный платочек в нагрудном кармашке, потертые коричневые замшевые ботинки и старый синий плащ. Эту униформу Келсо носил двадцать лет.

Рапава называл его «парень», это звучало странно по отношению к мужчине среднего возраста и в то же время очень точно. Парень.

Обогреватель в автобусе работал на всю мощь. Никто особенно не разговаривал. Келсо сидел в хвосте и протирал вспотевшее стекло, а автобус, качаясь, взбирался по скользкой дороге, чтобы влиться в поток транспорта на мосту. Сидевший через проход Сондерс помахал рукой, показывая, что дым от сигареты Келсо мешает ему. Под ними по грязной Москве-реке медленно двигалась землечерпалка с установленным на палубе краном.

Самое анекдотичное, что Келсо чуть не отказался от поездки в Москву. Он хорошо знал, как все будет: плохая еда, пресные разговоры, чертовски унылые будни академической жизни — бесконечные рассуждения о все менее и менее интересном. Ведь именно поэтому он бросил Оксфорд и перебрался в Нью-Йорк. Но книг, которые Келсо собирался написать, он почему-то так и не написал. А кроме того, его неодолимо притягивала Москва. Даже сейчас, сидя в душном автобусе в час пик посреди рабочей недели, он чувствовал, как за грязным окном совершает свои перемены история — на темных переименованных улицах, в больших многоквартирных домах, в поверженных памятниках. Здесь шаги истории ощущались в большей мере, чем где-либо, даже больше, чем в Берлине. Именно это и тянуло его в Москву — сам воздух между закопченными зданиями казался насыщенным историей, как озоном после грозового разряда.

«Ты думаешь, ты все знаешь про товарища Сталина, парень? Ну так я тебе скажу: ни хрена ты не знаешь».

Вчера в конце дня Келсо сделал короткое сообщение о Сталине и архивах; говорил в обычной своей манере, без бумажки, держа руку в кармане, нахально импровизируя. Русские хозяева симпозиума — на радость Келсо — слушали его не очень внимательно. Человека два даже ушли. Так что в общем и целом все прошло успешно.

По окончании заседания, оставшись, как и следовало ожидать, в одиночестве, он решил прогуляться до «Украины». Путь был неближний и уже темнело, но ему необходимо было подышать воздухом. В какой-томомент — он не помнил, где это случилось, должно быть, на одной из улочек позади института, а возможно, позже, на Новом Арбате, — в какой-то момент Келсо понял: за ним следят. Ничего конкретного, лишь что-то мимолетное, уже не раз попадавшееся на глаза: мелькнуло пальто или очертание головы, — но Келсо достаточно часто бывал в Москве в нелегкие былые дни и знал, что редко ошибается на сей счет. Он всегда чувствовал при просмотре фильма, что перевод — пусть частично — не совпадает с текстом; всегда ощущал, что кто-то, сколь бы ни было это маловероятно, положил на тебя глаз, и всегда знал, когда у него сидели на хвосте.

Едва Келсо вошел в свой номер и открыл мини-бар, как позвонил администратор и сказал, что какой-то мужчина в вестибюле хочет видеть его. Кто именно? Он не назвался, сэр. Но он настаивает на встрече с вами и не хочет уходить. Келсо нехотя спустился и увидел Папу Рапаву. Тот сидел на диване под кожу, в выцветшем синем костюме, из рукавов которого торчали тощие, как палки от щетки, запястья, и смотрел прямо перед собой.

«Ты думаешь, ты все знаешь про товарища Сталина, парень?» С этой фразы они начали знакомство.

И в тот момент Келсо понял, что уже видел старика — на симпозиуме, в первом ряду для публики; он внимательно слушал в наушники синхронный перевод и что-то сердито бормотал при всяком враждебном высказывании об И. В. Сталине.