Архангел

Епишев умер в 1985 году, сказал Мамонтов. Он скончался, как раз когда Горбачев пришел к власти. И по мнению Мамонтова, порядочному коммунисту было самое время умереть: Алексея Алексеевича миновала общая участь. Ведь вся его жизнь являлась преданным служением марксизму-ленинизму, он был среди тех, кто планировал оказание помощи Чехословакии и Афганистану. Повезло ему, что он не увидел, как все выбросили на помойку. Написать о Епишеве Для справочника «Герои Советского Союза» было почетным делом, и если нынче никто не читает эту книгу... что ж, это лишь подтверждает сказанное им: у страны украли ее историю.

— А Епишев говорил вам о тетради Сталина, как он рассказал Волкогонову?

— Говорил. Под конец он стал разговорчивее. Часто болел. Я навещал его в больнице для руководства. Его и Брежнева лечила целительница Давиташвили.

— Он вряд ли оставил какие-нибудь записи.

— Записи? Люди вроде Епишева не делали записей.

— А родственники у него есть?

— Я, во всяком случае, не знаю никого. Семейных дел мы никогда не касались. — Мамонтов произнес это так, словно речь шла о полной нелепости. — А вы знаете, что ему пришлось допрашивать Берию? Ночь за ночью. Вы можете себе представить, каково это было? Но Берия не сломался, ни разу за почти полгода, только в самом конце, после суда, когда его стали привязывать к доске для расстрела. Он не верил, что его посмеют убить.

— Что значит «сломался»?

— Епишев говорил, что он верещал, как поросенок. Что-то выкрикивал про Сталина и поминал какого-то архангела. Можете себе представить такое? Чтоб Берия вдруг ударился в религию! Ему заткнули рот полотенцем и расстреляли. Больше я ничего не знаю. — Мамонтов любовно закрыл альбом и положил его обратно на полку. — Значит, — и он с угрожающим видом повернулся к Келсо, — кто-то приходил к вам. Когда?

Келсо сразу насторожился.

— Я предпочел бы воздержаться от ответа.

— И этот человек рассказал вам о тетради Сталина? Мужчина, насколько я понимаю? Очевидец?

Келсо медлил.

— Его имя?

Келсо улыбнулся и покачал головой. Мамонтов, видимо, думал, что он снова на Лубянке.

— Ну хотя бы профессия.

— Это я тоже не могу вам сказать.

— Он знает, где находится тетрадь?

— Возможно.

— И он предлагал показать ее вам?

— Нет.

— Но вы просили его об этом? — Нет.

— Вы разочаровываете меня как историк, доктор Келсо. Я думал, что вы славитесь дотошностью...

— Видите ли, он исчез, прежде чем я мог его попросить.

Не успел Келсо произнести эти слова, как пожалел о сказанном.

— Как это «исчез»?

— Мы выпивали, — промямлил Келсо. — Я на минуту оставил его одного. А когда вернулся, его уже не было: он сбежал.

Это звучало маловероятно даже для него самого.

— Сбежал? — Глаза у Мамонтова были серые, как зимнее небо. — Я вам не верю.

— Владимир Павлович, — сказал Келсо, глядя ему в глаза, — уверяю вас, это правда.

— Вы врете. Почему? Почему? — Мамонтов потер подбородок. — Я думаю, потому, что тетрадка у вас.

— А вы спросите себя: если бы она была у меня, пришел бы я к вам? Не сел ли бы я на первый же самолет, вылетающий в Нью-Йорк? Разве воры не так поступают?

Мамонтов еще несколько секунд продолжал смотреть на него, потом отвел взгляд.

— Ясно, мы должны найти этого человека. Мы...

— Не думаю, чтобы он этого хотел.

— Он снова вступит с вами в контакт.

— Сомневаюсь. — Теперь Келсо больше всего хотел выбраться отсюда. Он почему-то чувствовал, что пошел на компромисс, стал соучастником. — А кроме того, завтра я улетаю обратно в Америку. И сейчас, если подумать, мне, право, пора...

Он шагнул к двери, но Мамонтов преградил ему путь.

— Вы взволнованы, доктор Келсо? Почувствовали силу товарища Сталина, хоть он уже и в могиле?

Келсо невесело рассмеялся.

— Не думаю, чтобы я, как вы, был... одержим им.

— Ё-моё, я же читал вашу работу. Удивлены? Не буду говорить о ее качестве. Скажу одно: вы так же одержимы им, как и я.

— Возможно. Но он меня интересует в ином плане.

— В плане власти, — произнес Мамонтов, наслаждаясь звуком этого слова, будто пробуя хорошее вино, — в плане абсолютного владения властью и понимания ее. Тут ему никогда не было равных. Делайте это, делайте то. Думайте этак, думайте так. Сейчас я говорю — живите, а сейчас говорю — умрите, а вы в ответ: «Благодарим вас, товарищ Сталин, за вашу доброту». Вот в чем одержимость.

— Да, но разница между нами, если позволите, в том, что вы хотите его вернуть.

— А вы хотите просто наблюдать, верно? Я люблю трахать женщин, а вы любите порнографию? — Мамонтов ткнул большим пальцем в направлении комнаты. — Видели бы вы себя сейчас. «Это были наброски для речи, да?» «А это вариант ранее написанной картины?» Глаза выпучены, язык вываливается изо рта — западный либерал, получающий удовольствие на безопасном расстоянии. Он, конечно, тоже это понимал. А теперь вы говорите мне, что плюете на поиски его записей и бежите назад, к себе в Америку?

— Разрешите?!

Келсо сделал шаг влево, но Мамонтов ловким маневром снова преградил ему путь.