Архангельскiе поморы

Долго еще разговаривалъ Антонъ съ женою, совѣты ей, наставленія давалъ разныя, какъ вообще жить въ его отсутствіе, какъ держать себя по отношенію къ сосѣдямъ, а особенно къ сосѣдкамъ.

Наконецъ оба улеглись спать.

Тишина воцарилась въ избѣ, только вѣтеръ шумѣлъ на улицѣ, да слышался легкій храпъ тетки Дарьи у печки. Долго не могъ заснуть Антонъ — много, видно, думъ накопилось у него въ головѣ, и безпокоили его эти думы. Что касается до Матрены, такъ та до самаго разсвѣта глазъ не сомкнула.

* * *

Часу въ шестомъ утра въ избу вошелъ высокій, бодрый старикъ съ сѣдой окладистой бородою. Это былъ Василій Семеновичъ Бровинъ, зажиточный крестьянинъ и владѣлецъ большой трехмачтовой шкуны «Три Святителя», которая отправлялась на промыслы къ Шпицбергену.

Какъ Бровинъ, такъ и Антонъ были архангельскiе поморы и всѣ средства къ жизни получали, какъ и другіе поморы, исключительно отъ рыбной ловли и охоты на морскихъ звѣрей. Жили они оба въ бѣдной деревушкѣ Захаровкѣ, далеко, далеко на сѣверѣ, на берегу Сѣвернаго океана, въ странѣ вѣчнаго холода, гдѣ лѣто продолжается всего какихъ-нибудь два мѣсяца въ году, гдѣ почва безплодная, покрытая только самой бѣдной, убогой растительностью. Нерѣдко проводили они оба въ открытомъ морѣ на рыбной ловлѣ и охотѣ на морскихъ звѣрей цѣлыя недѣли и даже мѣсяцы, при чемъ отъѣзжали далеко отъ берега и чуть не каждую минуту подвергались опасности отъ бурь и огромныхъ пловучихъ льдинъ. И не разъ жизнь ихъ висѣла на волоскѣ, когда они въ старой лодкѣ карбасѣ или на шкунѣ боролись съ вѣтрами и волнами, рискуя быть отнесенными далеко и потонуть…

Войдя въ избу, Бровинъ снялъ шапку, помолился на образъ и поклонился.

— Здорово, Антонъ Степанычъ, — сказалъ онъ, — Матренѣ Сидоровнѣ много лѣтъ здравствовать…

Екнуло сердце у Матрены. Этотъ осанистый старикъ съ кроткимъ, добродушнымъ лицомъ въ эту минуту сдѣлался ей ненавистенъ. Да какъ же: вѣдь онъ пришелъ затѣмъ, чтобъ увести ея мужа, взять его съ собой на шкуну, а тамъ… Господи! что будетъ тамъ?..

— Ну, что, не готовъ еще, Антонъ Степанычъ? — говорилъ Бровинъ, — а у меня ужь всѣ ребята въ сборѣ… Часика этакъ черезъ два и паруса поднимать можно: вѣтерокъ такой славный…

— Готовъ, Василій Семенычъ, давно готовъ, у меня вѣдь сборы не Богъ вѣсть какіе. Помолимся, да и въ путь…

Антонъ старался быть спокойнымъ и даже веселымъ, но это ему не совсѣмъ удавалось. Видно было, что онъ встревоженъ немного, и въ голосѣ его слышалась безпокойная нотка.

«Что бы это со мной такое? — думалъ онъ, — сердце неспокойно что-то. Пятый разъ ѣзжу — никогда не бывало такъ… Неужто въ самомъ дѣлѣ… Охъ, да что тутъ…»

— Готовъ, Василій Семенычъ, совсѣмъ готовъ, — повторилъ онъ.

— Такъ идемъ, брать, пора.

Горячо помолился Антонъ на икону и обратился къ женѣ:

— Ну, Матрена, прощай, — заговорилъ онъ немного дрожащимъ голосомъ, — оставайся, Христосъ съ тобой, да смотри, не забывай, что я тебѣ говорилъ-то…

Матрена такъ и повисла на шеѣ у мужа и залилась слезами.

— Голубчикъ ты мой, ненаглядный! — причитала она. — Покидаешь ты меня, горемычную, одинокую, покидаешь своихъ малыхъ дѣточекъ…

— Э, полно тебѣ, Матрена Сидоровна, — замѣтилъ Бровинъ, который совершенно равнодушно смотрѣлъ на эту сцену разлуки, да и немудрено: онъ тридцать пять лѣтъ сряду ходилъ по морю и присмотрѣлся къ такимъ сценамъ. — Полно тебѣ плакать-то, вѣдь не на вѣкъ разстаетесь…

Еле-еле оторвалась Матрена отъ мужа и бросилась къ Бровину.

— Василій Семенычъ, голубчикъ, кормилецъ ты нашъ! Побереги ты, ради истиннаго Христа, Антона-то моего, побереги…

— Да ладно, ладно, поберегу… Люльку вотъ ему повѣшу въ каютѣ, да и буду, какъ малаго ребенка, укачивать, — усмѣхнулся Бровинъ. — Ну, съ Богомъ, давай…

— Сейчасъ, Василий Семенычъ, сейчасъ… Дай вотъ только съ ребятишками попрощаться.

Два мальчика, одинъ лѣтъ 8, другой 10, съ плачемъ кинулись къ отцу, и онъ крѣпко, крѣпко ихъ обнялъ. Маленькая 4-лѣтняя Глаша сначала не понимала, что тутъ происходитъ такое, и стояла, выпучивъ любопытные глазенки; но потомъ, увидѣвъ плачущихъ мать и братьевъ, тоже заплакала.

Еще разъ попрощался Антонъ съ женой, съ дѣтьми, съ теткой, взвалилъ себѣ на плечи мѣшокъ съ кой-какими пожитками да подорожниками, ружье захватилъ, и затѣмъ всѣ пошли изъ избы.

Саженяхъ въ 20 отъ берега стояла, гордо покачиваясь на волнахъ, новенькая трехмачтовая шкуна Бровина. Работники ужь сновали взадъ и впередъ по палубѣ, подбирали канаты, развертывали паруса.

Бровинъ махнулъ рукой, и въ одну минуту два сильныхъ, здоровыхъ молодца спустились въ шлюпку и направились къ берегу.

Все небольшое населеніе деревни собралось провожать отъѣзжающихъ. Были здѣсь и молодые, и старики, и старухи; нѣкоторыя женщины пришли даже съ грудными дѣтьми на рукахъ. Обнимались, цѣловались, желали счастливаго, благополучнаго пути и пр., и пр. Антонъ съ Бровинымъ и еще однимъ промышленникомъ Петромъ сѣли въ шлюпку и отчалили отъ берега.

Минутъ черезъ двадцать шкуна, подъ всѣми парусами, двинулась быстро впередъ.