Архангельские рассказы

В это время всеобщее внимание привлёк Борис. Наш бригадир стоял, уже полностью одетый, держа в одной руке ботинки, другой хлопая себя по одежде, по наружным карманам, одновременно шаря глазами вокруг по песку и по скамейкам. «Деньги, деньги пропали», — наконец выдавил он. Как выяснилось, деньги, около трёх сотен рублей, лежали у него в нагрудном кармане клетчатой рубашки, который застёгивался на пуговицу. Чтобы представить масштаб цен того времени, напомню, что бутылка водки стоила тогда меньше трёх рублей, килограмм хорошего мяса — рубль восемьдесят, зарплата служащего в среднем составляла около ста пятидесяти рублей в месяц. Получив диплом инженера и работая по распределению в проектном институте, я имел в месяц восемьдесят пять рублей зарплаты и был вынужден по выходным халтурить, разгружая вагоны.

Мы разгребали и шевелили песок, разбирали мусор, заглянули в урну — денег не было. Все, унылые и озабоченные, уселись под грибок и стали обсуждать, что делать дальше. «Деньги стибрили», — изрёк Батько Квадратько. Его отец работал в милиции в уголовном розыске. — «Поэтому сейчас обыщем друг друга и будем решать дальше». Обыскали друг друга быстро, в лёгкой летней одежде это было нетрудно. Денег не было. Я лихорадочно заставлял себя вспоминать, думать, анализировать. В памяти всплыло влажное, вялое рукопожатие Сашки, когда час назад он прощался с нами, и напряжённый, мгновенный, как выстрел, взгляд, который он бросил исподтишка в мою сторону, одеваясь под грибком. Интуиция, автоматический, непроизвольный анализ впечатлений, эпизодов, неясных образов родили во мне необъяснимую уверенность: «Сашка! Это Сашка!» — произнёс я громко и решительно. «Похоже, так, — подтвердил Батько Квадратько. — Механики прибились к нам в последний момент, уже на пляже, они не знали, что мы с деньгами, значит, Сашка».

Сашка жил на улице Правды (теперь улица Иоанна Кронштадтского) в громадном, довоенной постройки, трёхэтажном доме, в отдельной трёхкомнатной квартире. Его отец был главным редактором областной газеты, мать не работала, брат — моряк — ходил в загранку, сестра училась в школе. Мы с Женькой поднялись на второй этаж, позвонили. Дверь, запертая изнутри на цепочку, приоткрылась, выглянула мать, крашеная брюнетка в ярком халате. «Сашеньки нет дома, когда будет, не знаю», — затараторила она, не открывая полностью дверь. «Передайте ему, что, если он не отдаст сейчас деньги, которые украл, мы все вещдоки и рубашку отдадим в уголовный розыск, моему бате, пусть проверят отпечатки пальцев, заведут дело, тогда Сашке каюк». Дверь резко захлопнулась, и мы с грохотом спустились по деревянной лестнице вниз. Возле крыльца ждали ребята. Импровизированный демонстративно-шумный митинг привлёк внимание соседей, в окнах появились любопытные лица, вот и в Сашкиной квартире отворили окно, сквозь занавеску высунулась рука, и к нашим ногам шлёпнулся газетный свёрток с деньгами.

В сентябре начались занятия в институте. Сашка вёл себя невозмутимо, спокойно, тем более что большинство однокурсников ничего не знало о случае на пляже. Неуёмное чувство справедливости и юношеский максимализм сплотили нас. На второй день учёбы я встал перед лекцией, коротко изложил суть происшедшего и предложил студентам высказаться. Желающих выступить не нашлось, но выкрики с мест были единодушны и решительны: «Выгнать! Отчислить!» Женьке поручили передать общее требование однокурсников в деканат, что он и сделал.

После этого началась необычная, противоестественная борьба с администрацией, профкомом, парткомом, комсомольским комитетом. Необычность ситуации была в том, что инициатива шла от низов, от студентов, а не наоборот, как обычно, а такая инициатива была в те времена в диковинку и начальством не приветствовалась. В течение месяца нас неоднократно собирали вместе, беседовали, прорабатывали, убеждали простить виновного, не губить жизнь юному студенту, который случайно оступился. Всё было тщетно. Обычно очень инертные в общественных делах, студенты всего курса чем дальше, тем упорнее стояли на своём.

В начале октября, когда стало ясно, что начальство намерено замять дело, рассчитывая, что всё постепенно само собой забудется и сойдёт на нет, мы послали старост в деканат предупредить, что курс через три дня не выйдет на занятия, если наше требование не будет выполнено. В конце концов воришку отправили в академический отпуск «по болезни», и учёбу на втором курсе он продолжил через год. Впоследствии второкурсников отправили на сбор урожая, и, по слухам, когда они возвращались в город и садились на теплоход, колхозники задержали Сашку с двумя мешками ворованной капусты. Вышел скандал — больше в институте мы его не видели.