Археологи: от Синташты до Дубны. 1987-2012

Совхозный экскаватор сделал несколько разрезов в отвалах древнего рудника и даже в самой заброшенной выработке. Геологи тщательно изучили эти разрезы, установив характер медных руд и вмещающих их пород. Под одним из отвалов был обнаружен культурный слой эпохи бронзы, судя по находкам – синхронный верхнему слою с поселения Куйсак. Получалось, что рудник может быть датирован эпохой бронзы, это делало его находку уникальной, а археологические исследования рудника – чрезвычайно актуальными.

В конце августа 1994 года, уже после завершения работы экспедиции на поселении Куйсак, шеф предпринял очередной разведочный выезд на рудник. В маршрут шеф отправился на своей служебной машине – старенькой «Волге». Вообще шеф всегда ездил на «Волгах» и сменил их на моей памяти три штуки. При этом он немилосердно мотался на них по полям, где-то его машина прорывалась по бездорожью, где-то – садилась, и ее приходилось вытаскивать. Я никогда не мог понять, почему при такой жизни он не заведет себе УАЗик или «Ниву», но, вероятно, у него были свои резоны, возможно – статусного характера.

Итак, шеф взял к себе в «Волгу» меня и Шуру Ковалева, а затем высадил нас на Воровской яме с задачей заложить два больших шурфа по девять квадратных метров каждый. «Волга» уехала, и мы с Шурой остались на руднике на три или четыре дня. У нас была палатка, шеф оставил нам две канистры с водой, несколько буханок хлеба и здоровенный шмат сала. Никакой другой еды у нас не было, вечерами мы жгли костер, насаживали сало на палочки, растапливали его над огнем, капали плавящимся салом на хлеб и так ели. Шура утверждал, что это старый белорусский рецепт, знакомый ему с детства. Шурфы мы сделали, ничего интересного не нашли, в условленный срок шеф прислал за нами машину.

Когда мы с шефом осматривали Воровскую яму, он рассуждал о том, что этот рудник начал разрабатываться еще в синташтинское время и здесь вполне могли добывать медную руду для Аркаима, находящегося отсюда всего в сорока километрах. Я же не соглашался с ним, ссылаясь на то, что вся найдена к тому времени керамика датировалась не синташтинско-аркаимским, а несколько более поздним, раннесрубным временем, к которому относился и верхний слой на поселении Куйсак. Внезапно Геннадий Борисович поднял довольно крупный фрагмент керамики и торжественно воскликнул: «Как нет синташты? Вот он – синташтинский венчик!» Я взял у него находку. Действительно, это был фрагмент верхней части типичного синташтинского сосуда – керамика серого цвета, с многочисленными включениями талька, на внутренней поверхности – хорошо выделенное ребро горловины, на внешней поверхности – фрагмент геометрического орнамента, нанесенного зубчатым штампом. «Геннадий Борисович, простите, пожалуйста – это с Куйсака венчик, я его упаковать не успел и положил в карман, а он у меня из кармана выпал», – смущенно сказал я. Крайне недовольный, шеф отдал мне фрагмент. Мы продолжили осмотр древних отвалов и прилегающей к ним поверхности. Внезапно шеф наклонился и торжествующе сказал: «Вот, я же говорил – здесь всё-таки есть синташтинская керамика!» Я подошел посмотреть и, смущаясь еще сильнее, произнес: «Простите меня, пожалуйста, это все тот же венчик – он у меня опять из кармана выпал».

Следующий этап археологических исследований на Воровской яме происходил уже в сентябре. Тогда мне впервые довелось руководить самостоятельным археологическим отрядом (правда, общей численностью всего четыре человека) и от начала до конца руководить раскопом – пусть небольшим, но в полностью самостоятельном режиме, без какого-либо контроля со стороны старших товарищей. Мне было на тот момент девятнадцать лет, девять из которых были связаны с археологией. Особую прелесть ситуации придавал тот факт, что все участники отряда, которым мне предстояло руководить, были старше меня по возрасту, хотя и менее опытны на тот момент в археологии. В состав отряда входили студенты университета Михаил «Майкл» Угаев, Денис Лузин и Степан Никитин.

В середине сентября мы выехали на поезде на Аркаим. Поезд уходил поздно вечером; на челябинском вокзале, когда мы стояли и курили на крыльце, к Денису и Степану подошел какой-то мужик уголовного вида и поинтересовался, давно ли они «откинулись» с зоны. Степан как-то весьма осмысленно поддержал разговор – в общем, не ударил в грязь лицом. Все мы были в телогрейках и с каким-то довольно затрапезными рюкзаками, но Степан имел еще и чрезвычайно характерный облик: с бритой головой, шрамом на лбу и проникновенной матерной речью; притом – прекрасный товарищ и вообще очень славный парень.

На Аркаиме нас на какое-то время «припахали» к разного рода хозяйственным работам. Самой отвратительной и ненавистной для нас стала задача выкопать бассейн рядом с баней. Мы, студенты-историки, без пяти минут профессиональные археологи, были вынуждены вместо того, чтобы копать археологические памятники, рыть какой-то идиотский бассейн, который был нужен только некоторым хозяйственным руководителям, обожавшим париться в бане и иметь при этом максимальный комфорт. Естественно, работали мы как попало и совершенно спустя рукава.

Потом Геннадий Борисович поставил перед нами новую, на этот раз полевую задачу: разместить в завершенном раскопе на поселении Куйсак огромный стог соломы. Посредством этого стога шеф планировал обезопасить раскоп от обрушения стенок и повреждения материка в ходе дождей и таяния снега. Он полагал, что впоследствии, когда он решит продолжить раскопки поселения, солому можно будет легко убрать из раскопа и прирезать к нему новый участок.

Вся эта затея изначально представлялась нам совершенно абсурдной и абсолютно нежизнеспособной – так, собственно, в дальнейшем и оказалось. Когда года через три шеф вознамерился очистить раскоп, оказалось, что под влиянием дождей и талых вод солома, помещенная в яму, превратилась в какую-ту тяжеленную и вонючую силосную массу, в которую, кроме того, местные пастухи захоронили нескольких сдохших коров – в общем, когда мы с Женей Галиуллиным начали пытаться эту массу ковырять лопатами, то испытали множество сильных эмоций. В итоге раскоп был завален землей поверх перегнившей соломы, поскольку достать ее никаких вменяемых возможностей не было.

Что-то такое мы предполагали уже тогда, когда ставили этот стог, но был дан приказ, и его надо было выполнять. Наш заезд в поселок Зингейский, который все звали по имени здешнего совхоза «Победа», ознаменовался тем, что я умудрился оторвать у нашего старенького автобуса дверь – просто неудачно за нее взялся. Это была не последняя неудача. Заселившись в гостиницу и договорившись в совхозе насчет техники для постановки стога, мы решили отметить успешное начало работ. В поселковом магазине продавалась очень забавная водка магнитогорского производства, никогда больше такую не видел – она была разлита в бутылки по 0,7 литра из-под вина и запечатана пластмассовыми пробками. Посидев в гостинице, мы вчетвером отправились прогуляться, а водитель экспедиционного автобуса, деревенский парень Ким, остался в нашей комнате.

По ходу прогулки Майкл рассказывал нам о своей недавней службе в дивизии Дзержинского и демонстрировал приемы, с помощью которых бойцы дивизии разгоняли московские демонстрации весны 1991 года. Мы со Степаном немедленно вызвались проверить эффективность этих приемов и начали с Майклом спарринговаться прямо на шоссе, по которому пошли прогуляться этой ночью. Степана Майкл грамотно швырнул на асфальт, отчего у него сразу пошла носом кровь. Меня Майкл тоже швырнул, но, вероятно, в силу моего веса и размеров – швырнул недостаточно далеко, и я упал ему на ногу. Когда мы возвращались в гостиницу, Майкл висел между мной и Степаном – он не мог ступить на поврежденную ногу, Степан утирал льющуюся из носа кровь, а я дул на свою разбитую губу. Когда мы вошли в комнату, Ким тут же вскинулся с криком «Кто это вас отделал?!», и нам стоило изрядных трудов убедить его в том, что нам, при нашей бездне интеллекта, никаких посторонних людей для решения такой задачи не надо – мы сами можем так себя отделать, что просто на зависть всем врагам.

За два или три дня в результате активной работы совхозной техники огромный стог соломы был поставлен на куйсакский раскоп. Трактора с тележками подвозили к раскопу солому, другие трактора с огромными «зубастыми» манипуляторами забрасывали эту солому в раскоп, а мы лазили по стогу с вилами, утрамбовывая солому и оформляя стог так, чтобы его не разметало ветром. Степан один раз провалился в какую-то неутрамбованную дырку на самое дно стога, а тут еще сверху трактор надвинул соломы, и Стёпа еле-еле выбрался наружу.

Вернувшись с «соломенного дела» на Аркаим, мы опять поселились в так называемом «студенческом» вагончике. Как-то вечером мы сидели на крыльце вагончика и курили. Майкл отправился набрать воды для чая – и почему-то задержался. Но вот в вечерних сумерках показалась фигура, весьма похожая на Майкла. «Да итишкин свет, где же ты тудыть в растудыть ходишь, мы уже запарились тебя ждать!» – закричал Степан. Фигура немного помаячила на грани видимости и пропала. «Стёпа, а ведь это, по ходу, не Майкл был, – сказал я, – сдается мне, что это был шеф…» На следующий день, на планерке, которая всегда проходила на Аркаиме в девять утра, шеф отозвал меня в сторону и проникновенным голосом сказал: «Федор, мне кажется, что твои люди слишком много пьют вина». Когда я пересказал эту фразу нашему отряду, мужики много смеялись. Действительно, ни один из них за весь этот сезон не выпил ни капли вина, вино вообще довольно редко встречалось в этих местах в целом и в археологических экспедициях – в частности.

Вскоре шеф наконец-то дал нам нормальное археологическое задание: заложить раскоп на одной из впадин, расположенных у отвала рудника Воровская яма. Шеф полагал, что это может быть жилищная впадина, оставшаяся на месте котлована одного из домов рудокопов бронзового века.

Наша экспедиция располагала одной палаткой, весьма небольшим запасом еды и воды, лопатами, рейками и иным необходимым полевым оборудованием, а также здоровенной пачкой прессованного табака. Ее презентовал нам Геннадий Борисович вместо сигарет, которые мы нигде не могли купить.

В первый день работы дул очень мощный ветер. Мы поставили палатку, оставили Майкла, который всегда славился умением прекрасно готовить, заниматься обедом, и втроем приступили к раскопкам. Майкл решил потушить кабачок. Сначала он готовил на костре рядом с палаткой, однако ветер был настолько силен, что огонь от костра стелился по земле на многие метры, рискуя поджечь сухую степь. Тогда Майкл затушил костер, положил палатку, которую чуть не изорвало ветром, и спустился готовить вниз, в центральную часть древнего рудника. Там он вновь разжег костер и продолжил работу над кабачком.

Когда усталые после раскопа мы пришли на обед, Майкл честно сказал нам, показывая на котелок: «Мужики, еда получилась какая-то странная. Выглядит это отвратно, запах поганый, как на вкус – я не пробовал». На вкус, увы, оказалось точно так же, как на вид и на запах. Впрочем, Майкла никто не винил, поскольку обстоятельства действительно были чрезвычайными.

Наш полевой лагерь жил и работал в условиях минимализма. У нас было относительно немного воды: всего две 40-литровые алюминиевые фляги, которых должно было хватить по меньшей мере на неделю. До реки километров восемь, никакого родника или ручья поблизости не было, поэтому воду мы тратили исключительно на питье и приготовление пищи, расходовать ее на умывание было признано недопустимой роскошью.

Вместо сигарет у нас был прессованный табак, с которым приходилось делать самокрутки из газетной бумаги. Самокрутки получались у меня плохо, и делать их я очень не любил. Как-то вечером у костра мне пришла в голову замечательна идея. Выбрав одно из небольших заготовленных поленьев, я просверлил в нем ножом лунку, пробил в этой лунке с торца полена дырочку, вставил в нее свернутый из картона мундштук – и получил неуклюжую, неказистую, однако вполне действующую курительную трубку. Увидевший меня с ней Степан, лежавший в это время в нашей палатке, начал кричать, что «одно полено курит другое полено», из-за чего несколько поленьев пришлось швырнуть в палатку для восстановления дисциплины.

Раскоп продвигался каждый день, однако вскоре стало ясно, что изучаемая нами яма не является жилищной впадиной, а скорее имеет отношение к каким-то технологическим процессам, осуществлявшимся на руднике. В ней содержался достаточно толстый слой прокаленного грунта, при этом из находок было обнаружено всего семь или восемь фрагментов керамики. Однако работу надо было продолжать.

Поскольку и вода, и дрова в нашем лагере, несмотря на всю экономию, кончились, мы с Денисом отправились пешком в Победу – выпрашивать у директора совхоза какую-нибудь машину, которая помогла бы нам возобновить эти запасы. После конструктивной беседы в совхозной конторе мы зашли в поселковую столовую, очень славно пообедали и вышли на крыльцо. «Стрельну-ка я сигаретку», – произнес Денис и направился к мужику, который курил на другом конце крыльца какую-то белую сигарету – видимо, «Приму». «Земляк, «Примочкой» не угостишь?» – обратился он к мужику. Тот произнес раздраженным тоном что-то на английском – и протянул Денису пачку «Голуаза». Видимо, его уже достали русские с их привычкой «стрелять» сигареты. Позднее мы поняли, что это был человек из группы канадских специалистов, прибывших в Победу в связи с поставками канадских комбайнов – бывший совхоз умудрялся тогда закупать импортную технику.

Вскоре мы закончили раскоп. Перед нами предстала довольно обширная яма на краю рудника, в которой в древности что-то жгли. Результаты сложно было назвать впечатляющими – впрочем, так часто бывает в археологии. Яркие находки случаются довольно редко, обычная археология – это просто много повседневной работы, из которой потом складывается какая-то картинка древней жизни. Или не складывается – тут тоже есть элемент везения.

К моменту окончания работ у нас закончилось всё. В последнее утро мы позавтракали маленьким кусочком сала, разделив его на четверых, выпили по стакану чая – и на этом все наши запасы еды и воды были исчерпаны. В деревню идти не хотелось, да и заняло бы это полдня, а денег для закупки продуктов все равно больше не было. УАЗик с Аркаима приехал за нами только на закате. Мы кое-как засунули в багажник оборудование и отправились.

УАЗик ехал по степной дороге, сумерки постепенно переходили в ночь, на горизонте догорали последние полосы заката. Еще один полевой сезон завершился.