Звучит очень поэтично; можно понять того, кто примет это за поэтический вымысел. Тем не менее стоит только пойти в Британский музей, и там вы увидите именно то, о чем говорится в «Беовульфе»: и голову вепря, и позолоту, и все прочее. Надо сказать, что при всей красочности описаний создатели скандинавских сказаний в рассказах о любимом оружии были исключительно точны; они знали, о чем говорят, видели те предметы, которые так или иначе участвуют в жизни героев, и не испытывали недостатка в материалах для своего творчества. Многочисленные примеры доказывают, что даже то, чего еще не находили археологи, им найти еще предстоит – саги подсказывают, какие еще предметы, до сих пор не открытые, могут встретиться при очередных раскопках. В качестве примера можно привести следующую историю.
В то время, когда любители древностей считали, что «кольцевой доспех» – это восточное изобретение приблизительно 1100 г., во множестве древних поэм говорилось о защитных приспособлениях такого типа; к примеру, упоминались такие определения, как «его хитросплетенная воинская сеть», но никто не мог понять, что это значит. Теперь мы прекрасно знаем, что это такое – рубаха из переплетенных друг с другом колец, изделие, известное англичанам как «mail»[8]
. Вовсе не «кольцевой доспех», это выражение, хотя и освященное целым веком повсеместного употребления, совершенно не соответствует сущности предмета. Само слово ведет происхождение от латинского «macula» – сеть, в средневековом итальянском оно звучало как «maglia», во французском «mailles». Таким образом, становится ясно, какую же сеть имел в виду древний поэт. Такого понятия, как «кольцевой доспех», нет так же, как и понятия «пластинчатый доспех». Это различие я провожу специально, поскольку в дальнейшем мы еще очень много узнаем о кольчугах, и хотелось бы сразу уточнить терминологию, чтобы в дальнейшем не возникало путаницы и непонимания.В сагах есть и другие описания оружия, которые до недавнего времени казались исследователям даже еще более непонятными. Что, собственно, означают фразы: «боевой клинок с витым узором», или «со спиральным травлением и изогну
Именно благодаря этому произведению мы начали понимать, насколько высокое положение меч занимал в сознании людей. Здесь сквозит нотка настоящей, человеческой любви:
Поэт представляет меч чуть ли не как живое существо, имеющее собственное имя; какая другая причина, кроме любви, могла бы заставить воина так относиться к своему оружию? Не говоря о многочисленных эпитетах, которыми награждали славные клинки, да и другие виды оружия (чуть ниже мы встретимся с некоторыми из них), каждый меч имел свое собственное название; к нему обращались с просьбами и приказами, с ним беседовали, как с личностью, способной на понимание. Иной раз, в случае неудачи, воин обращался к своему клинку и с упреками, как будто именно от него зависела победа в схватке. В некотором роде так оно и было, иначе такой традиции откуда было бы возникнуть? Острота и крепость клинка не могли не повлиять на исход любого предприятия, в ходе которого его хозяину приходилось сражаться; вот почему меч воспринимали как равноправного партнера, а не как простое орудие для выполнения простой задачи. Тем более, что она вовсе не была простой – в отличие от плуга, серпа или молота от оружия требовалось выполнение самых разнообразных, подчас предельно сложных задач, и отношение к нему было соответствующим.
Следующие несколько строф из той же героической поэмы также стоит процитировать. Перед тем как начнется этот рассказ, воспроизведем следующие события: Унферт одолжил свой меч Хрунтинг Беовульфу, когда тот собирался спуститься в самое средоточие кошмара и сразиться с женщиной-троллем, матерью чудовищного Гренделя, опустошавшего страну и убивавшего людей. Во время боя Беовульф обнаружил, что оружие смертных не может повредить демону.