Архетип Великой матери с древности и до наших дней. Сборник исследований

Ведь, мы знаем об этом, удаленные от сознания и не ассимилированные психические миры имеют персонифицированный, архаический характер. На практике это означает, что «Я» противостоят силы «форс мажор». Это силы, которые в своей стихийности являются антитезой для мира «Я»; их следует рассматривать как враждебные этому миру, как те, которые растворяют его. Приведем пример, который позволит преодолеть излишнюю абстрактность. Если кто-то приносит жертву богам крови — Деметре и Дионису — с открытой готовностью и следуя сформировавшимся на протяжении столетий мудрым обрядам, в целом его отношение с этой силой будет более плодотворным и благословенным, чем у того, кто будет относиться к обряду как сухой и трезвый аскет, как отрицатель и оспариватель. В социологическом смысле ярким примером является опыт всех попыток введения сухого закона³; это доказывают ежедневные наблюдения за людьми, которые тайно становятся зависимыми пропорционально своей враждебности к наркотикам и спиртному. Более наркотические фантазии и более «тайные пороки» чем у многих ненастоящих святых и у бравых пуритан вряд ли можно найти.

Нам не обязательно заглядывать в истории болезней, чтобы увидеть деяния Великой Матери. Я хотел бы также привести пример, который показывает, что человек почти со стопроцентной уверенностью попадает в своего рода плен этого первомира, если он покидает обычное мужское, рациональное пространство, концентрирующееся в области логики, и ищет новые пути.

Вам всем знакома как минимум в грубых чертах базовая концепция так называемой «биоцентрической философии». Ее основатель Людвиг Клагес при изучении выразительности образа — за что мы ему безмерно благодарны — проник из пустынного и рационального механизма целеполагания дарвинистского мышления («английской болезни») в более глубокие слои души и живого существа, при этом он попал в сферу тех областей, которые он начал популяризировать как душу или биос (от греч. bios, то есть жизнь). И даже из этого несомненно живого духа и острого рассудка несмотря на то, что он считал себя первооткрывателем, получился, так сказать, открываемый, даже плененный, поглощенный образ. Теперь он забывал все больше и больше — он, нордический человек, который принялся за работу с помощью соответствующих средств и инструментов, солярного духа, облегчавших его труд, — о своей исходной точке и своем инструменте. Он как будто был затянут в поток магической силы; все, что не принадлежало к тому материнскому лону, к той плодородной пропасти, той плодовитой первопричине, ее темному могущественному потоку, казалось ему злым, пагубным и гарантирующим бесплодную гибель...

Уже можно увидеть, с какими объективными силами имеет дело современный человек, когда он выходит из своего «логоцентрического» поля безопасности и приближается к забытым на тысячелетия сторонам мира. Было бы соблазнительно в подробностях исследовать, где и как все те черты, которые и в целом характеризуют культ Magna Mater, появляются в «биоцентрическом» учении; например, фатализм этой концепции, ее экстатическая тенденция (здесь в качестве преклонения перед опьяняющим), ее требование кровавых жертв (здесь в качестве в других случаях почти не проявляющейся агрессивности в полемике с имяреком; в качестве дикой нетерпимости); но также в искусном владении словом. Наиболее выразительно говорит, пожалуй, смертельная вражда с — отцовско-мужским — принципом духа; для поборника биоцентризма это ведь значит враждебность по отношению к жизни и людям в мире. Не должна ли судьба этого учения вдвойне указать нам на то, насколько тяжелой является работа в Богиней Жизни, с Шакти? И насколько необходимо различение на основе знаний?