Архимаг

В моем характере постоянно противоборствуют две склонности: с одной стороны, вечный агностицизм, а с другой – желание принять то, чего я не знаю и вряд ли смогу познать, а также твердая уверенность в том, что подобное знание или его отсутствие не имеют и не могут иметь под собой основы. Я пришел к Миликки потому, что желал дать имя тем убеждениям, которые жили в моем сердце. Когда я узнал о богине, о ее заветах и правилах, я как будто бы нашел мелодию, созвучную с «песнью» моих собственных убеждений и этики, моего собственного чувства общности с живыми существами и окружающей природой.

Мне казалось, что я нашел для себя идеальную религию.

Но на самом деле я никогда не различал эти два понятия: устремления моего сердца и нечто чужое, сверхъестественное, внешнее, как бы ни называть его – неким высшим уровнем существования или божеством.

Для меня Миликки стала именем, которое лучше всего подходило моей совести. Основы ее религии совпадали с моими собственными жизненными правилами. Я понял, что мои поиски окончены, что мне не нужно знать истину о существовании Миликки или ее месте в пантеоне, или даже об отношении этой единственной истинной богини – да и других богов и богинь, если уж на то пошло, – к смертным созданиям, населяющим Фаэрун, а точнее, к моей собственной жизни. Потому что мой выбор пришел изнутри, а не извне, и на самом деле это меня даже больше устраивало!

Когда я покинул Мензоберранзан, то понятия не имел о существовании некоей богини по имени Миликки, не слышал даже рассказов о ней. Я знал только о существовании Ллос, Демонической Королевы, и знал также, что мое сердце никогда не смирится с требованиями этого злобного создания. Я часто боялся, что, оставшись в Мензоберранзане, стану вторым Артемисом Энтрери; и у этих страхов есть основание. Я еще помню безнадежность и апатию, которую я вижу, точнее, видел когда-то в глазах этого человека. Но я уже очень давно отверг возможность того, что стану вести себя подобно ассасину, как бы ни было велико мое отчаяние.

Даже в царстве Демонической Королевы, даже в окружении злобных, несправедливых, безжалостных сородичей я не мог пойти против голоса собственного сердца. Божество, живущее внутри меня, – моя совесть – не давало мне так поступать. Я до сих пор не сомневаюсь в одном: я скорее позволил бы им сломать себя и погиб бы, но никогда, никогда не согласился бы бездушно убивать разумные существа.

Нет,говорю я.