Архимаг

Эмерус положил руку на голову Рваного Даина, к которому испытывал искреннюю привязанность. Эти двое были близкими друзьями уже больше ста лет. Затем король кивнул и отнял руку, и Рваный Даин поднялся. После того как Эмерус поцеловал его в щеку, Даин преклонил колено перед королем Коннерадом.

Он повторил свою клятву, и Коннерад сделал то же, что и Эмерус, принимая присягу в верности – верности не ему лично, а его клану и всей расе, Гаунтлгриму и дворфам, всем дворфам без исключения, собравшимся в его залах.

Затем Рваный Даин отправился к Бренору, и ритуал повторился в третий раз, а после того как слова прозвучали, Бренор, повинуясь импульсу, сунул руку за щит, вытащил кружку эля и протянул ее Рваному Даину. При этом он сделал знак выпить пиво позднее.

Второй дворф, Оретео Шип, в этот момент уже клялся в верности у ног короля Коннерада, а третий, Бунгало Удар Кулаком, опустился на колени перед королем Эмерусом.

Церемония началась. Дворфы быстро выполняли положенные действия, затем отходили в сторону с кружками эля от Бренора. В этот день магический щит производил немыслимое количество напитка!

Шел час за часом. В конце очереди, в соседнем зале, Атрогейт и Амбра нервно переминались с ноги на ногу. Примет ли их трон древних богов? Оба совершили преступления против своих бывших королей – Атрогейт в твердыне Фелбарр, Амбра в твердыне Адбар. Простят ли их боги дворфов, или прогонят прочь?

Прошло четыре часа, пять, шесть – и вот они очутились в тронном зале, хотя находились еще в самом хвосте длинной извивающейся цепочки. Атрогейт встретился взглядом с Бренором. Король дворфов улыбнулся берсерку и уверенно кивнул.

Через час они приблизились к трону, от волшебного кресла их отделяли лишь пятьдесят или шестьдесят дворфов. Почти пять тысяч воинов толпились в тронном зале, многие негромко напевали что-то и произносили фразы, которые не могли понять те, кто еще не сидел на троне.

Атрогейт, забыв обо всем, прислушивался к песне и пытался найти в ней какой-то смысл. Он настолько отключился от происходящего, что вздрогнул от неожиданности, когда Амбра дернула его за рукав и произнесла:

– Ну, тогда я пошла.

Он затаил дыхание, видя, как женщина, которую он любит, направилась к трону. Она поклонилась королям, пожала плечами, взглянув на Бренора, и уселась в кресло.

А затем Амбер Гристл О’Мол из адбарских О’Молов, с ухмылкой до ушей, со слезами на глазах, вскочила с трона и буквально подбежала к королю Эмерусу, чтобы опуститься перед ним на колени.

Атрогейт остался единственным, кто еще не дал клятву в верности, и все взгляды обратились к нему. Он отвесил поклон королям, увидел кивок Бренора…

Но все равно не трогался с места.

Атрогейт сделал глубокий вдох. Многие дворфы, находившиеся поблизости, перестали петь и тоже уставились на него. В глубине души он был уверен, что древние боги не примут его. Он слишком далеко ушел от своего парода. Он покачал лохматой головой, взглянул на Амбру, которая держала в руке кружку пива, и у него на глазах тоже выступили слезы.

Слезы сожаления.

Слезы о жизни, которая была прожита не так, как следовало бы.

В зале наступила полная тишина – никто даже не перешептывался. Атрогейт оглядел тысячи лиц, и воины начали кивать, одни за другим. В дальней части зала, у выхода, ведущего в туннели, он заметил Дзирта и Кэтти-бри – оба подбадривали его улыбками.

– Суидх! – воскликнул какой-то дворф, затем этот возглас подхватил второй, и вот уже все повторяли это слово.

– Суидх! Суидх!

И Атрогейт сообразил, что они просят его сесть. Но не для того, чтобы судить его, понял он, а скорее, для того, чтобы принять его в свои ряды.

И поэтому он поднялся и уселся на трон.

И трон не отшвырнул его прочь.

И он услышал древний язык, понял слова древней песни и понял, что он тоже является частью древнего народа дворфов.

* * *

Дум’вилль, которая стояла в стороне, неподалеку от Тиаго, прижимая к телу обожженную руку, заметила раздраженное и униженное выражение на лице благородного Бэнра. Это выражение не ускользнуло и от ее разумного меча, который подсказал ей мысль разрубить сталактит и предупредил о том, что сразу же после удара нужно как можно быстрее отступить.

Она наблюдала за лицом Тиаго, на котором отражалась целая гамма эмоций: гнев, тревога, нетерпение. Она поняла, что он больше опасается за жизнь Дзирта, чем за жизнь Дум’вилль, которую едва не убили кобольды.

Ничто и никто, кроме отступника, больше не имело для него значения.

«Дзирт является для Тиаго способом подняться на несколько ступеней вверх в иерархии Мензоберранзана, – объяснил ей Хазид-Хи. – Он не видит для себя никакого другого средства возвыситься над остальными мужчинами-дроу, которые занимают низшее, подчиненное положение в городе».

– И это несмотря на то что он благородного происхождения, – прошептала Дум’вилль, не веря услышанному, но Хазид-Хи подтвердил ее слова.

«Если наши планы воплотятся в жизнь, я разрушу его мечты и всю его жизнь», – мысленно произнесла Дум’вилль, обращаясь к мечу.