Архипелаг

Сефардские евреи — одна из достопримечательностей Кюрасао, наряду с брейк-дансерами — потомками рабов, которыми здесь торговали, как специями, ромом, сахаром и солью на большом рынке в Кура-Хуланде, городе на другой стороне острова. Подобно им, евреи являются неотъемлемой частью Голландских островов, но, в отличие от выходцев из Африки, они приехали сюда по собственной воле.

Гэвин опускается на скамью, Оушен усаживается рядом.

— Папа, для чего эти маленькие шапки?

— Это дань уважения, — объясняет он. — Религиозные люди всегда носят шапки. И евреи, и христиане… Даже папа римский носит шапку. Наверное, для того, чтобы душа не выскользнула из головы через затылок.

— Душа?

— Душа, детка. Часть человека, которая отвечает за его жизнь. Как электричество. Душа работает таким же образом: ты ее не видишь, она невидима.

— Как привидение?

— Да.

— А шляпа удерживает душу внутри нас?

— Да, но только в тех местах, где ей легче вылететь. В церкви, например. А так-то душе нравится жить внутри нашего тела.

— У меня внутри живет привидение?

— Нет, душа. Привидение — это тоже душа, которая не смогла улететь на небо, когда отделилась от тела.

— Значит, когда я в шапке, душа не отделится от тела.

— Ни в коем случае.

— Сейчас не отделится?

— Не бойся, не отделится. Шапки напоминают нам, что у нас есть душа и что есть небеса обетованные.

— Поняла, — кивает Оушен.

Какое-то время они сидят молча. Здесь нет разодетых Дев Марий под стеклянными колпаками, нет ничего, кроме благословенной тишины пустого зала, затерянного посреди старого города Нового Света. Гэвин возит босыми ногами по песку и разрешает себе подумать о погибшем сыне и вознести молитву за то, что его душа ушла на небо вместе с телом. Он вспоминает маленький белый гробик, аккуратно вырытую прямоугольную яму на кладбище и как он вез гроб на своей машине, как сам тащил к месту погребения. Сам и закопал сыночка, сам и в церкви помолился, одинокий скорбящий. Жена не смогла прийти, а никого другого он на похороны не пригласил. Только отец Эндрю произнес короткую службу на могильном холме в Маравале.

— Давай помолимся за твоего братика, — говорит он. — Я знаю, что у евреев есть особая молитва за усопших, но не представляю, что надо говорить.

— Давай, — кивает Оушен.

— Может быть, ты хочешь что-нибудь сказать?

— А что надо сказать?

— Не знаю, говори что хочешь.

Оушен водит ногой по песку, поправляет кипу, вскидывает на него серьезный взгляд.

— Дорогой Бог, благослови моего брата, храни его рядом с собой. Он был совсем маленький, когда умер, но я надеюсь, он видит нас сейчас и путешествует с нами на яхте. Я видела черепаху без ножек. У мамы есть душа, но она заснула, когда наводнение забрало нашего Алекса. Мы здесь носим шапочки, чтобы души не улетели. Я люблю моего братика, хочу, чтобы он был с нами, но если нет, пусть сидит на небесах с тобой и капитаном Ахабом. Аминь.

— Аминь, — говорит Гэвин.

Солнце начинает садиться, они едут обратно в гавань, проезжая по дороге множество коралловых домов, построенных рабами для рабов, а за их спиной дымятся трубы Венесуэльского нефтеперерабатывающего завода. После обильных дождей природа ожила: пустыня заросла зеленой травой, мясистые кактусы распустили бутоны, вдоль обочин разлились озерца. Вулканический, суровый Кюрасао сейчас выглядит как его зеленый брат Бонэйр.

На перекрестке они останавливаются, чтобы повернуть налево. Дорога загружена, машины со свистом проносятся с обеих сторон, и как раз в это время громадная игуана высовывает из кустов бронированную грудь и решает перейти дорогу.

Они замечают ее одновременно.

— Нееет! — кричат они в унисон.

Но, подобно черным ящерицам Лос-Рокеса, игуана не понимает, чего нужно опасаться, и не принимает летящие на большой скорости машины за хищников. Медленно, уверенно перебирая лапами, она добирается до середины трассы.

— Ах нет же! — невольно вскрикивает он.

Оушен закрывает глаза руками.

Почему-то Гэвин уверен, что водители объедут игуану, но тут — хрясь! — первая же машина переезжает прямо через нее и уносится, оставив на дороге истекающее кровью, изуродованное тело. Гэвин хлопает дверцей, пересекает колонну движущихся автомобилей, останавливается на разделительной полосе. Ящерица длиной около метра еще дышит. Жестами он велит машинам затормозить, смотрит в умирающие глаза, говорит «Прости». Берет игуану на руки, несет к обочине дороги, кладет в те же самые кусты, из которых она только что выползла. И всю дорогу клянет раздавившего ее водилу, клянет всех водителей, которые думают, что имеют право давить тварей Божьих.

Глава 11

ОДИН СЧАСТЛИВЫЙ ОСТРОВ

В ночь под Рождество они отбывают на Арубу. Море встречает их тяжелыми гладкими валами, дышит глубоко, спокойно, мягко перекатывая яхту по толстому брюху вперед, на запад. «Романи», чуть виляя широким корпусом, уверенно пробирается сквозь безбрежную синеву.