Архипелаг Грез

— Но я же не могу помнить этого времени. Его нет в рукописи.

— Вот видишь, — воскликнула Сери, — значит, ты не все можешь вспомнить! Ближайший корабль на Коллаго отходил через несколько дней, так что нам пришлось подождать. Ты снимал номер в гостинице, а у меня была там квартира, и потом ты ко мне переехал. Я знала, что случится, когда с тобою проведут все эти процедуры, а потому выспрашивала у тебя все о твоем прошлом. Ну, ты и рассказал мне… о Грации. Она покончила с собой, и тогда ты снял у знакомого дом, поселился там и взялся за рукопись, надеясь встряхнуться, вывести свои переживания вовне, изжить их.

— Я ничего этого не помню, — сказал я и развел руками. Лоцманский катер уже подошел, и к нам на борт поднимались два человека в форме. — А Грация — это ее настоящее имя?

— Это единственное имя, какое ты мне сказал. То же самое, что и в рукописи.

— А я говорил тебе, куда уехал, чтобы ее писать?

— В Мьюринанские горы. Это где-то рядом с Джетрой.

— А знакомый, который сдал мне этот дом, его звали Колан?

— Да, Колан.

Одна из ее поправок, карандашом над машинописной строчкой. Под именем Колана зачеркнутые карандашом слова: Эдвин Миллер, друг семьи. А между этими двумя именами — пробел, пустота, окрашенная белым комната, ощущение пейзажа, волнами разбегающееся сквозь белые стены, полный островов океан.

— Я знаю, что Грация жива, — сказал я с несокрушимой уверенностью. — Знаю, потому что каждая строчка моего повествования говорит о ней, проникнута ею. Я писал все это для нее, потому что хотел найти ее снова.

— Ты писал все это потому, что винил себя в ее смерти.

— Сери, я послушался тебя и пришел на острова, но они меня разочаровали, и мне пришлось тебя отвергнуть. Ты сказала, что я должен покориться островам, что иначе мне не найти себя. Я так и сделал, и я от них свободен. Я выполнил твое желание. — (Но Сери, похоже, не слушала. Она глядела мимо меня, через вздымающиеся волны, на береговые мысы и на чернеющие за городом пустоши.) — Грация все еще живет, потому что живешь ты. Пока я могу тебя ощущать, могу тебя видеть, Грация будет жить.

— Питер, ты лжешь самому себе. Ты знаешь, что это неправда.

— Я различаю правду, потому что однажды я ее нашел.

— Такой вещи, как правда, попросту нет. Ты живешь в своей рукописи, а в ней все ложно.

Теперь мы вместе смотрели на Джетру, разделенные определением.

Последовала небольшая задержка, на корабле поднимали другой флаг, но в конце концов мы двинулись дальше, половинным ходом, тщательно выбирая курс, обходя затаившиеся под водой камни и мели. Мне не терпелось сойти на берег, познакомиться с городом.

Сери отошла от меня и села на одну из палубных скамеек, лицом к борту. Я стоял на носу, глядя на приближающийся берег.

Войдя в устье реки, мы миновали длинный бетонный волнолом, и вода вокруг нас стала гладкой как зеркало. Я услышал звяканье машинного телеграфа, после чего корабль пошел самым малым ходом. Мы скользили, не приближаясь ни к одному, ни к другому берегу, в почти полной тишине. Я крутил головой то направо, то налево, всматривался в здания и причалы, пытаясь подметить хоть что-нибудь знакомое. С воды города выглядят совсем иначе.

— Это всегда будет Джетра, — сказала сзади Сери.

Чувствовалось, что мы вошли в настоящий океанский порт, ничем не сходный с примитивными гаванями, к которым я привык на островах. Оба берега были сплошь уставлены огромными складами и подъемными кранами; океанские суда, пришвартованные у многочисленных причалов, не подавали признаков жизни; судя по всему, их команды сошли на берег. Как-то раз я увидел через случайный просвет между зданиями кусочек шоссе, по нему бесшумно катились машины — вспышки фар, скорость, устремленность к какой-то цели. Потом мы миновали залитый ярким светом жилищно-гостиничный комплекс, выстроенный рядом с гигантской лодочной пристанью, у которой стояли сотни маленьких и средних яхт; слепящие прожектора всех цветов спектра казались направленными прямо на нас. На бетонных набережных стояли люди; они безразлично смотрели на наш корабль, который бесшумно, с почти застопоренными машинами скользил мимо них по реке.

Потом река стала шире, на одном из ее берегов был прогулочный парк. Гирлянды и цветные лампочки на деревьях, многоцветный дым, пробивающийся между ветвей, костры и люди вокруг них. Большой, подсвеченный софитами помост с массой танцующих. И все это беззвучно, призрачно, словно во сне.

Корабль развернулся и пошел к берегу. Впереди виднелась светящаяся вывеска пароходства и обширная, ярко освещенная прожекторами парковочная площадка. В дальнем конце площадки стояло несколько машин, но ни в них, ни рядом с ними никого не было, так что никто нас здесь не ждал.

На мостике звякнул машинный телеграф, и буквально через секунду палуба перестала дрожать. Точность лоцмана граничила с чудом: лишенный управления корабль скользил прямо к причальной стенке; к тому моменту, как он коснулся старых покрышек и веревочных амортизаторов, скорость упала практически до нуля.