Архипелаг ГУЛАГ. 1918-1956: Опыт художественного исследования. Т. 3

"Солженицын так описывает всю работу лагеря, как будто там и партийного руководства не было. А ведь и ранее, как и сейчас, существовали партийные организации и направляли всю работу согласно совести".

[Практические работники] "только выполняли, что с них требовали положения, инструкции, приказы. Ведь эти же люди, что работали тогда, работают и сейчас,[118] может быть добавилось процентов десять, и за хорошую работу поощрялись не раз, являются на хорошем счету как работники".

"Горячее негодующее возмущение у всех сотрудников МВД… Просто удивляешься, сколько жёлчи в этом произведении… Он специально настраивает народ на МВД!.. И почему наши Органы разрешают издеваться над работниками МООП?… Это нечестно!"

(Анна Филипповна Захарова, Иркутск. обл., в МВД с 1950, в партии с 1956)

Слушайте, слушайте! Это нечестно! — вот крик души! 45 лет терзали туземцев — и это было честно. А повесть напечатали — это нечестно!

"Такой дряни ещё не приходилось переваривать… И это не только моё мнение, много нас таких,

имя нам легион."[119]

Да короче:

"Повесть Солженицына должна быть немедленно изъята изо всех библиотек и читален".

(А. Кузьмин, Орёл)

Так и сделано постепенно.[120]

"Эту книгу надо было не печатать, а передать материал в органы КГБ".

(Аноним,[121] ровесник Октября)

Да так почти и произошло, угадал ровесничек.

И ещё другой Аноним, уже поэт:

Ты слышишь, Россия,
На совести нашей
Единого пятнышка нет!

Опять это "инкогнито проклятое"! Узнать бы — сам ли расстреливал, или только посылал на смерть, или обыкновенный ортодокс, — и вот тебе аноним! Аноним без пятнышка…

И, наконец, — широкий философский взгляд:

"История никогда не нуждалась в прошлом (?), и тем более не нуждается в нём история социалистической культуры".

(А. Кузьмин)

История не нуждается в прошлом! — вот до чего договорились Благомыслы. А в чём же она нуждается? — в будущем, что ли?… И вот они-то пишут историю…

И что можно сейчас возразить всем им, всем им против их слитного невежества? И как им сейчас можно объяснить?

Ведь истина всегда как бы застенчива, она замолкает от слишком наглого напора лжи.

Долгое отсутствие свободного обмена информацией внутри страны приводит к пропасти непонимания между целыми группами населения, между миллионами — и миллионами.

Мы просто перестаём быть единым народом, ибо говорим действительно на разных языках.

* * *

А всё-таки прорыв совершился! Уж как была крепка, как надёжна казалась навек отстроенная стена лжи, — а зазияла брешь. Ещё вчера у нас никаких лагерей не было, никакого Архипелага, — а сегодня всему народу и всему миру увиделось: лагеря! да ещё фашистские!

Как же быть?? Многолетние мастера выворачивания! изначальные хвалебщики! — да неужели вы это стерпите? Вы — и оробеете? Вы — и поддадитесь?…

Да конечно же нет! Мастера выворачивания первые и хлынули в эту брешь. Они как будто годами только её и ждали, чтобы наполнить её своими серокрылатыми телами и радостным — именно радостным! — хлопаньем крыльев закрыть от изумлённых зрителей собственно Архипелаг.

Их первый крик — мгновенно найденный, инстинктивный, был: это не повторится! Слава Партии! — это не повторится!

Ах, умницы, ах, мастера заделки! Ведь если "это не повторится", так уж само собой приразумевается, что сегодня этого нет! В будущем — не будет, а сегодня конечно же не существует!

Так ловко хлопали они своими крыльями в бреши — и Архипелаг, едва появившись взорам, уже стал и миражем: его и нет, и не будет, ну может быть разве только — был… Так ведь — культ личности! (Удобный этот "культ личности"! — выпустил изо рта, и как будто что-то объяснил.) А чту действительно есть, что осталось, что наполняет брешь и что пребудет вовек — это "Слава Партии!". (Сперва как будто слава за то, что "не повторится", а потом и сразу почти уже как будто слава и за сам Архипелаг, это сливается, не разделишь: ещё и журнала того не достали с пресловутой повестью, но всюду слышим: "Слава Партии!" Ещё не дочитали до того места, как плёткой бьют, но со всех сторон гремит: "Слава Партии!")

Так херувимы лжи, хранители Стены, прекрасно справились с первым моментом.

Но брешь всё-таки оставалась. И крылья их не могли на том успокоиться.

Второе усилие их было — подменить! Как фокусник, почти не закрывая платочком, меняет курицу на апельсин, так подменить и весь Архипелаг, и вместо того, который в повести показан, представить зрителям уже совсем другой, гораздо более благородный. Сперва попытки эти были осторожны (предполагали, что автор повести близок к трону), и подмену надо было делать, непрерывно хваля мою повесть. Ну, например, рассказать об Архипелаге "от очевидцев" — о коммунистах в лагере, которые, правда,