Архипелаг ГУЛАГ

Можно бы ещё и ещё цитировать, но довольно! Дадим взгляду углубиться в то прошлое и пройтись по тогдашней пылающей карте нашей страны, представить себе эти живые человеческие местности, не названные в трибунальской брошюре. Каждое взятие города в ходе Гражданской войны отмечалось не только ружейными дымками во дворе ЧК, но и безсонными заседаниями Трибунала. И для того чтоб эту пулю получить, не надо было непременно быть белым офицером, сенатором, помещиком, монахом, кадетом или эсером. Лишь белых, мягких, немозолистых рук в те годы было совершенно довольно для расстрельного приговора. Но можно догадаться, что в Ижевске или Воткинске, Ярославле или Муроме, Козлове или Тамбове мятежи недёшево обошлись и корявым рукам. В тех свитках – внесудебной расправы и расправы судебной, – если они когда-нибудь перед нами опадут, удивительнее всего будет число простых крестьян. Потому что нет числа крестьянским волнениям и восстаниям с 18-го по 21-й год, хоть не украсили они цветных листов «Истории Гражданской войны», никто не фотографировал и для кино не снимал эти возбуждённые толпы с кольями, вилами и топорами, идущие на пулемёты, а потом со связанными руками – десять за одного! – в шеренги построенные для расстрела. Сапожковское восстание так и помнят в одном Сапожке, пителинское – в одном Пителине. Из того же обзора Лациса за те же пол тора года по 20 губерниям узнаём и число подавленных восстаний – 344[93]. (Крестьянские восстания ещё с 1918 года обозначили словом «кулацкие», ибо не могли же крестьяне восставать против рабоче-крестьянской власти! Но как объяснить, что всякий раз восставало не три избы в деревне, а вся деревня целиком? Почему масса бедняков своими такими же вилами и топорами не убивала восставших «кулаков», а вместе с ними шла на пулемёты? Лацис: «Прочих крестьян [кулак] обещаниями, клеветой и угрозами заставлял принимать участие в этих восстаниях»[94]. Но – что ж обещательней, чем лозунги комбеда? что ж угрозней, чем пулемёты ЧОНа (Частей Особого Назначения)!

А сколько ещё затягивало в те жернова совсем случайных, ну совсем случайных людей, уничтожение которых составляет неизбежную половину сути всякой стреляющей революции?

Вот дело толстовца И. Е-ва, 1919, сообщённое мне в инициалах, – так и привожу.

При объявлении всеобщей обязательной мобилизации в Красную армию (через год после «Долой войну! Штык в землю! По домам!») в одной только Рязанской губернии до сентября 1919 было «выловлено и отправлено на фронт 54 697 дезертиров»[95] (а сколько-то ещё на месте пристрелено для примера). Е-в же не дезертировал вовсе, а открыто отказывался от военной службы по религиозным соображениям. Он мобилизован насильно, но в казармах не берёт оружия, не ходит на занятия. Возмущённый комиссар части передаёт его в ЧК с запискою: «не признаёт советской власти». Допрос. За столом трое, перед каждым по нагану. «Видели мы таких героев, сейчас на колени упадёшь! Немедленно соглашайся воевать, иначе тут и застрелим!» Но Е-в твёрд: он не может воевать, он – приверженец свободного христианства. Передаётся его дело в рязанский городской Ревтрибунал.

Открытое заседание, в зале – человек сто. Любезный старенький адвокат. Учёный обвинитель (слово «прокурор» запрещено до 1922) Никольский, тоже старый юрист. Один из заседателей пытается выяснить у подсудимого его воззрения («Как же вы, представитель трудящегося народа, можете разделять взгляды аристократа графа Толстого?»), председатель Трибунала обрывает и не даёт выяснять. Ссора.

Заседатель – Вот вы не хотите убивать людей и отговариваете других. Но белые начали войну, а вы нам мешаете защищаться. Вот мы отправим вас к Колчаку, проповедуйте там своё непротивление!

Е-в – Куда отправите, туда и поеду.

Обвинитель – Трибунал должен заниматься не всяким уголовным деянием, а только контрреволюционным. По со ставу преступления требую передать это дело в народный суд.

Председатель – Ха! Деяние! Ишь ты какой законник! Мы руководствуемся не законами, а нашей революционной совестью!

Обвинитель – Я настаиваю, чтобы вы внесли моё требование в протокол.

Защитник – Я присоединяюсь к обвинителю. Дело должно слушаться в обычном суде.

Председатель – Вот старый дурак! Где его выискали?

Защитник – Сорок лет работаю адвокатом, а такое оскорбление слышу первый раз. Занесите в протокол.

Председатель (хохочет) – Занесём! Занесём!

Смех в зале. Суд удаляется на совещание. Из совещательной комнаты слышны крики раздора. Вышли с приговором: расстрелять!

В зале шум возмущения.

Обвинитель – Я протестую против приговора и буду жаловаться в комиссариат юстиции!

Защитник – Я присоединяюсь к обвинителю!

Председатель – Очистить зал!!!

Повели конвоиры Е-ва в тюрьму и говорят: «Если бы, браток, все такие были, как ты, – добро! Никакой бы войны не было, ни белых, ни красных!» Пришли к себе в казарму, собрали красноармейское собрание. Оно осудило приговор. Написали протест в Москву.