Архипелаг ГУЛАГ. Книга 2

Прав был Лев Толстой, когда мечтал о посадке в тюрьму. С какого-то мгновенья этот гигант стал иссыхать. Тюрьма была действительно нужна ему, как ливень засухе.

Все писатели, писавшие о тюрьме, но сами не сидевшие там, считали своим долгом выражать сочувствие к узникам, а тюрьму проклинать. Я – достаточно там посидел, я душу там взрастил и говорю непреклонно:

– Благословение тебе, тюрьма, что ты была в моей жизни!

(А из могил мне отвечают: – Хорошо тебе говорить, когда ты жив остался!)

Глава 2 Или растление?

Шаламов об отмирании в лагере человеческих чувств. – В тюрьме – моральная работа, а выживание – не за счёт других. – Лагерь – свалка, ненависть. – Зависть. – Страх. – Душевный лишай. – Множественность примеров. – Даже когда это нам без надобности (Чульпенёв). – Науськивание. – Самоохрана. – Самоугнетение. – Суть в отступлениях от закономерности. – Твёрдость верующих. – Тётя Дуся Чмиль. – Григорий Иванович Григорьев. – Не растлеваются, у кого есть нравственное ядро. – Растление не идёт без восхождения.

«Исправление»? – Только не оно в советских лагерях. – А если человеку не от чего исправляться? – Неравность «равных» наказаний.

Но меня останавливают: вы не о том совсем! Вы опять сбились на тюрьму! А надо говорить – о лагере.

Да я, кажется, и о лагере говорил. Ну хорошо, умолкну. Дам место встречным мыслям. Многие лагерники мне возразят и скажут, что никакого «восхождения» они не заметили, чушь, а растление – на каждом шагу.

Настойчивее и значительнее других (потому что у него это уже всё написано) возразит Шаламов:

...

«В лагерной обстановке люди никогда не остаются людьми, лагеря не для этого созданы».

«Все человеческие чувства – любовь, дружба, зависть, человеколюбие, милосердие, жажда славы, честность – ушли от нас с мясом мускулов… У нас не было гордости, самолюбия, а ревность и страсть казались марсианскими понятиями… Осталась только злоба – самое долговечное человеческое чувство».

«Мы поняли, что правда и ложь – родные сёстры».

«Дружба не зарождается ни в нужде, ни в беде. Если дружба между людьми возникает – значит, условия недостаточно трудны. Если беда и нужда сплотили – значит, они не крайние. Горе недостаточно остро и глубоко, если можно разделить его с друзьями».

Только на одно различение здесь согласится Шаламов: восхождение, углубление, развитие людей возможно в тюрьме . А

...

«…лагерь – отрицательная школа жизни целиком и полностью. Ничего нужного, полезного никто оттуда не вынесет. Заключённый обучается там лести, лганью, мелким и большим подлостям… Возвращаясь домой, он видит, что не только не вырос за время лагеря, но интересы его стали бедными, грубыми».

Ещё считает Шаламов признаком угнетения и растления человека в лагере то, что он «долгие годы живёт чужой волей, чужим умом». Но, во-первых, то же самое можно сказать и о многих вольных (не считая простора для деятельности в мелочах, которая есть и у заключённых); во-вторых же, вынужденно-фаталистический характер, вырабатываемый в туземце Архипелага его незнанием судьбы и неспособностью влиять на неё, скорее облагораживает его, освобождает от суетных метаний.

С различением таким согласна и Е. Гинзбург: «тюрьма возвышала людей, лагерь растлевал».

Да и как же тут возразить?

В тюрьме (в одиночке, да и не в одиночке) человек поставлен в противостояние со своим горем. Это горе – гора, но он должен вместить его в себя, освоиться с ним и переработать его в себе, а себя в нём. Это – высшая моральная работа, это всех и всегда возвышало [211] . Поединок с годами и стенами – моральная работа и путь к возвышению (коли ты его одолеешь). Если годы эти ты разделяешь с товарищем, то не надо тебе умереть для его жизни, и ему не надо умереть, чтобы ты выжил. Есть путь у вас вступить не в борьбу, а в поддержку и обогащение.