Архипелаг ГУЛАГ. Книга 3

Незамеченные миллионы. – Как возник этот план? – Удар по крестьянству в 1918. – Начало истребления в 1929. – Постановления января – февраля 1930. – «Кулаки» и «подкулачники», загуляли клички. – «Активисты». Зло не вычёсывается гребнем. – Сплошное выселение сёл. – Кулак-мальчишка Шура Дмитриев. – Мотя-«Эдисончик». – Мельник Лактюнькин. – Кузнец Трифон Твардовский. – Не должно быть домов кирпичных. – Вгон в колхоз. – Великий Перелом хребта.

Картины разорения и раскулачивания. – Чумный воздух ещё годы над деревней. – Тимофей Овчинников, ветеринар и колбасник. – Колбаса на службе ВКП(б). – Зимние обозы с грудными детьми. – Чтобы семя мужицкое погибло. – Картины этапов. – Этап пришёл на место. – Архангельские церкви – пересылки раскулаченных. – Умирающим на улицах не помогать! – Ссылка в никуда. – Выбор мест, где жить нельзя. – Посёлки, обращённые в лагеря. – Посёлки вымершие. – Васюганская трагедия.

Жизнь в спецпосёлках. – Переброска поселенцев в лагеря, разрыв с семьёй. – Постановление о возврате раскулаченным прав. – Предложенья идти на фронт. – Ответ Николая Хлебунова. – Устоянье посёлков, забытых начальством. – Повторное раскулачивание. – Яруевские староверы на Подкаменной Тунгуске. – И другие староверы, расстрел в енисейской воде. – Закрепощенье по браку и детей. – Прикреплённые к шахтам навечно. – Пережившие 20-летье Чумы – те же советские. – На Сталина нет обид! – И он победил государственно.

Тут пойдёт о малом, в этой главе. О пятнадцати миллионах душ. О пятнадцати миллионах жизней.

Конечно, не образованных. Не умевших играть на скрипке. Не узнавших, кто такой Мейерхольд или как интересно заниматься атомной физикой.

Во всей Первой Мировой войне мы потеряли убитыми и пропавшими без вести меньше двух миллионов. Во всей Второй – двадцать миллионов (это – по Хрущёву, а по Сталину – только семь. Недоглядел Иосиф капиталу?). Так сколько же од! Сколько обелисков, вечных огней! романов и поэм! – да четверть века вся советская литература этой кровушкой только и напоена.

А о той молчаливой предательской Чуме, сглодавшей нам 15 миллионов мужиков, – и это по самому малому расчёту и только кончая 1932 годом! [91] – да не подряд, а избранных, а становой хребет русского народа, – о той Чуме нет книг. А о 6 миллионах выморенных вослед искусственным большевицким голодом – о том молчит и родина наша, и сопредельная Европа. На изобильной Полтавщине в деревнях, на дорогах и на полях лежали неубранные трупы. В рощицы у станций нельзя было вступить – дурно от разлагающихся трупов, среди них и младенцев. «Безбелковый отёк» записывали тем, кто добирался умереть на пороге больницы. На Кубани было едва ли не жутче. И в Белоруссии во многих местах собирали мертвецов приезжие команды, своим – уже некому было хоронить.

И трубы не будят нас встрепенуться. И на перекрёстках просёлочных дорог, где визжали обозы обречённых, не брошено даже камешков трёх. И лучшие наши гуманисты, так отзывчивые к сегодняшним несправедливостям, в те годы только кивали одобрительно: всё правильно! так им и надо!

И так это глухо было сделано, и так начисто соскребено, и так всякий шёпот задавлен, что я вот теперь по лагерю отказываю доброхотам: «не надо, братцы, уж вороха у меня этих рассказов, не убираются», а по ссылке мужичьей нисколько не несут. А кто бы и где бы рассказал нам?..

Да знаю я, что здесь не глава нужна и не книга отдельного человека. А я и главу одну собрать обстоятельно не умею.

И всё ж начинаю. Я ставлю её как знак, как мету, как эти камешки первые, – чтоб только место обозначить, где будет когда-нибудь же восставлен новый Храм Христа Спасителя.

* * *

С чего это всё началось? С догмы ли, что крестьянство есть «мелкая буржуазия»? (А кто у них – не мелкая буржуазия? По их замечательно чёткой схеме, кроме фабричных рабочих, да и то исключая квалифицированных, и кроме тузов-предпринимателей, все остальные, весь собственно народ, и крестьяне, и служащие, и артисты, и лётчики, и профессора, и студенты, и врачи – как раз и есть «мелкая буржуазия».) Или с разбойного верховного расчёта: одних ограбить, а других запугать?

Из последних писем Короленко Горькому в 1921 году, перед тем как первый умер, а второй эмигрировал, мы узнаём, что этот бандитский наскок на крестьянство уже тогда начался и осуществлялся почти в той форме, что и в 1930 году. (С годами всё больше открывается об этом материалов.)

Но ещё не по силе была дерзость – и отсягнули, отступили.

Однако замысел в голове оставался, и все 20-е годы открыто козыряли, кололи, попрекали: кулак! кулак! кулак! Приуготовлялось в сознании горожан, что жить с «кулаком» на одной земле нельзя.