Архипелаг ГУЛАГ. Книга 3

И только чеченские старики проявили разум! Они пошли в МВД раз – и просили отдать им старшего Худаева для расправы. МВД с опаской отказало. Они пришли в МВД второй раз – и просили устроить гласный суд и при них расстрелять Худаева. Тогда, обещали они, кровная месть с Худаевых снимается. Нельзя было придумать более рассудительного компромисса. Но как это – гласный суд? но как это – заведомо обещанная и публичная казнь? Ведь он же – не политический, он – вор, он – социально-близкий. Можно попирать права Пятьдесят Восьмой, но – не многократного убийцы. Запросили область – пришёл отказ. «Тогда через час убьют младшего Худаева!» – объясняли старики. Чины МВД пожимали плечами: это не могло их касаться. Преступление, ещё не совершённое, не могло ими рассматриваться.

И всё-таки какое-то веяние XX века коснулось… не МВД, нет, – зачерствелых старых чеченских сердец! Они всё-таки не велели мстителям – мстить! Они послали телеграмму в Алма-Ату. Оттуда спешно приехали ещё какие-то старики, самые уважаемые во всём народе. Собрали совет старейших. Старшего Худаева прокляли и приговорили к смерти, где б на земле он ни встретился чеченскому ножу. Остальных Худаевых вызвали и сказали: «Ходите. Вас не тронут».

И Абдул взял книжки и пошёл в школу. И с лицемерными улыбками встретили его там парторг и комсорг. И на ближайших беседах и уроках ему опять напевали о коммунистическом сознании, не вспоминая досадного инцидента. Ни мускул не вздрагивал на истемневшем лице Абдула. Ещё раз понял он, что есть главная сила на земле: кровная месть .

Мы, европейцы, у себя в книгах и в школах читаем и произносим только слова презрения к этому дикому закону, к этой безсмысленной жестокой резне. Но резня эта, кажется, не так безсмысленна: она не пресекает горских наций, а укрепляет их. Не так много жертв падает по закону кровной мести – но каким страхом веет на всё окружающее! Помня об этом законе, какой горец решится оскорбить другого просто так , как оскорбляем мы друг друга по пьянке, по распущенности, по капризу? И тем более, какой нечечен решится связаться с чеченом – сказать, что он – вор? или что он груб? или что он лезет без очереди? Ведь в ответ может быть не слово, не ругательство, а удар ножа в бок. И даже если ты схватишь нож (но его нет при тебе, цивилизованный), ты не ответишь ударом на удар: ведь падёт под ножом вся твоя семья! Чечены идут по казахской земле с нагловатыми глазами, расталкивая плечами, – и «хозяева страны», и нехозяева – все расступаются почтительно. Кровная месть излучает поле страха – и тем укрепляет маленькую горскую нацию.

«Бей своих, чтоб чужие боялись!» Предки горцев в древнем далеке не могли найти лучшего обруча.

А что предложило им социалистическое государство?

Глава 5 Кончив срок

Тюремная мечта о ссылке. – Подпал и я. – 50-е годы. Преимущество ссыльных перед мнимоосвобождёнными. – Тюремные суеверия при освобождении. – Едем на юг! – Ещё одно освобождение. – Владимир Александрович Васильев. – Новый след Эрика Андерсена. – Предположительная версия о нём. – Решающий миг назначения места. – Сознание высшее: не ловчить. – Вечная ссылка, в неувязке даже с советскими законами. – Но – вечно ли МГБ? – Издевательское назначение Васильева. – Наш последний этап. – Ссыльных принимает МГБ. – Иду наниматься учителем! – На приёме в районо. – Лунная ночь во дворе МГБ. Начало жизни! – И смерть Тирана.

За восемь лет тюрем и лагерей не слышал я слова доброго о ссылке ни от кого, побывавшего в ней. Но ещё с самых первых следственных и пересыльных тюрем, потому что слишком давят человека шесть каменных сближенных плоскостей камеры, засвечивается тихая арестантская мечта о ссылке, она дрожит, переливается маревом, и вздыхают на тёмных нарах тощие арестантские груди:

– Ах, ссылка! Если бы дали ссылку!

Я не только не минул этой общей участи, но во мне мечта о ссылке укрепилась особенно. На иерусалимском глиняном карьере я слушал петухов из соседней деревни – и мечтал о ссылке. И с крыши Калужской заставы смотрел на слитную чуждую громаду столицы и заклинал: подальше от неё, подальше бы в ссылку! И даже послал я наивное прошение в Верховный Совет: заменить мне 8 лет лагерей на пожизненную ссылку, пусть самую далёкую и глухую. Слон в ответ и не чихнул. (Я не соображал ещё, что пожизненная ссылка никуда от меня не уйдёт, только будет она не вместо лагеря, а после него.)

В 1952 году из трёхтысячного «российского» лагпункта Экибастуза «освободили» десяток человек. Это очень странно выглядело тогда: Пятьдесят Восьмую – и выводили за ворота! Три года перед тем стоял Экибастуз – и ни одного человека не освобождали, да и срок никому не кончался. А это значит, кончились первые военные десятки у тех немногих, кто дожил.