Архипелаг ГУЛАГ. Книга 3

(Сила народного волнения! Как быстро ты меняешь государственную обстановку! Накануне – комендантский час и так страшно, а вот весь город гуляет и свистит. И неужели под корою полустолетия так близко это лежит – совсем другой народ, совсем другой воздух?)

3 июня городское радио передало речи Микояна и Козлова. Козлов не плакал. Не обещали уже и искать виновников среди властей. Говорилось, что события спровоцированы врагами и враги будут сурово наказаны . (Ведь с площади люди уже разошлись.) Ещё сказал Микоян, что разрывные пули не приняты на вооружение Советской армии, – следовательно, их применяли враги .

(Но кто же эти враги?.. На каком парашюте они спустились? Куда они делись? – хоть бы увидеть одного! О, как мы привыкли к дурачению! – «враги», и как будто что-то понятно… Как бесы для Средневековья…) [152]

Тотчас же обогатились магазины сливочным маслом, колбасой и многим другим, чего давно здесь не было, а только в столицах бывает.

Все раненые пропали без вести, никто не вернулся. Напротив, семьи раненых и убитых (они же искали своих!..) были высланы в Сибирь . Также и многие причастные, замеченные, сфотографированные. Прошла серия закрытых судов над участниками демонстрации. Было и два суда «открытых» (входные билеты – парторгам предприятий и аппарату горкома). На одном осудили девятерых мужчин (к расстрелу) и двух женщин (к 15 годам).

Состав горкома остался прежним.

В следующую субботу после «кровавой» радио объявило: «Рабочие электровозостроительного дали обязательство досрочно выполнить семилетний план».

…Если б не был царь слабак, догадался бы и он 9 января в Петербурге ловить рабочих с хоругвями и лепить им бандитизм . И никакого бы революционного движения как не бывало.

Вот и в городе Александрове в 1961, за год до Новочеркасска, милиция забила насмерть задержанного и потом помешала нести его на кладбище мимо своего «отделения». Толпа разъярилась – и сожгла отделение милиции. Тотчас же были аресты. (Сходная история в близкое тому время – и в Муроме.) Как теперь рассматривать арестованных? При Сталине получал 58-ю даже портной, воткнувший иголку в газету. А теперь рассудили умней: разгром милиции не считать политическим актом. Это – будничный бандитизм. Такая была инструкция спущена: «массовые безпорядки» – политикой не считать. (А что ж тогда вообще – политика?)

Вот – и не стало политических .

А ещё ведь льётся и тот поток, который никогда не иссякал в СССР. Те преступники, которых никак не коснулась «благодетельная волна, вызванная к жизни…» и т. д. Безперебойный поток за все десятилетия – и «когда нарушались ленинские нормы», и когда соблюдались, а при Хрущёве – так с новым остервенением.

Это – верующие. Кто сопротивлялся новой жестокой волне закрытия церквей. Монахи, которых выбрасывали из монастырей. Упорные сектанты, особенно кто отказывался от военной службы, – уж тут не взыщите, прямая помощь империализму, по нашим мягким временам на первый раз – 5 лет.

Но эти уж – никак не политические, это – «религиозники», их надо же воспитывать : увольнять с работы за веру одну; подсылать комсомольцев бить у верующих стёкла; административно обязывать верующих являться на антирелигиозные лекции; автогеном перепиливать церковные двери, тракторными тросами сваливать купола, разгонять старух из пожарной кишки. (Это и есть диалог , товарищи французские коммунисты?)

Как заявили почаевским монахам в Совете Депутатов Трудящихся: «Если исполнять советские законы, то коммунизма придётся долго ждать».

И только в крайнем случае, когда воспитание не помогает, – ну тогда приходится прибегать к закону.

Но тут-то мы и можем блеснуть алмазным благородством нашего сегодняшнего Закона: мы не судим закрыто, как при Сталине, не судим заочно – а даже полупублично (с присутствием полупублики).

Держу в руках запись: процесс над баптистами в городе Никитовке, Донбасс, январь 1964.

Вот как он происходит. Баптистов, приехавших поприсутствовать, – под предлогом выяснения личности задерживают на трое суток в тюрьме (пока суд пройдёт и напугать). Кинувший подсудимым цветы (вольный гражданин) получил 10 суток. Столько же получил и баптист, ведший запись суда, запись его отобрали (сохранилась другая). Пачку избранных комсомольцев пропустили через боковую дверь прежде остальной публики – чтобы они заняли первые ряды. Во время суда из публики выкрики: «Их всех облить керосином и запалить!» Суд не препятствует этим справедливым крикам. Характерные приёмы суда: показания враждебных соседей; показания перепуганных малолетних: выводят перед судом девочек 9 и 11 лет (лишь бы сейчас провести процесс, а что потом будет с этими девочками – наплевать). Их тетрадки с божественными текстами фигурируют как вещественные доказательства.