Архипелаг исчезающих островов

— С Октябрьской революции ведем свой счет, — внушительно поправил председатель. Он обвел взглядом колхозников, сидевших на перевернутых лодках, усмехнулся. — Слышали такое глупое слово — “бобыль”? — повернулся он к Андрею.

— Как будто… что-то… — неуверенно начал Андрей припоминая.

— Ну, “бобыль” — значит “холостой”. А у нас так мужиков называли, которые земли не имели. Без земли — стало быть, вроде как холостой… Вот мы все, что нас видите, до советской власти в “бобылях числились”. Я плоты гонял, этот — в извозчиках был в Твери, дед — может знаете? — птичек для купеческой услады разводил…

Все посмотрели на деда.

— А почему он птичками занимался? — продолжал председатель. — Потому что барыня с земли его согнала. У нее своей небось десятин с тыщу было, да еще дедовых две — три десятинки понадобились. Водой затопила их.

— Она плотину ставила, — уточнил один из колхозников. — Мельница ей понадобилась.

— Вот и смыло нашего деда водой с земли.

— Непростая, слышно, барыня была, — лениво заметил кто-то. — Тройная!

— Как это — тройная?

— Три фамилии имела… Дед, а дед! Как ей фамилии-то были, обидчице твоей?

Обидчицу дед вспомнил сразу, будто проснулся.

— Эльстон! — громко и внятно, как на перекличке, сказал он, подавшись всем туловищем вперед. Почему-то из трех фамилий назвал только одну — иностранную.

— А теперь он, гляди, какой, дед-то! — заключил председатель с удовольствием. — Его наше советское Рыбинское море с болота, со свай подняло и снова на твердую землю поставило…

Андрей почтительно посмотрел на старика, с которым произошли в жизни такие удивительные перемены: сначала “смыло” водой с плотины, поставленной “тройной барыней”, потом, спустя много лет, светлая волна, набежав, подняла с болота у Мокрого Лога и бережно опустила на здешний зеленый колхозный берег.

Бывший птицелов, видимо, был польщен оказанным вниманием. Выяснилось, что хотя он и не мог припомнить Андрея в лицо, но человека, говорившего о том, что синь-море само до него, деда, дойдет, помнил очень хорошо.

— Большая ему сила была дана, ох, большая! — сказал старый колхозник, качая головой. — Море мог угадывать!.. А на вид простой, ростом, как я. И разговор имел тоже простой, душевный… Я на свои ноги обижался, не надеялся до моря дойти, а он говорит: идти не надо, дедушка, ты живи до моря!.. Сам-то жив?

— Без вести пропал в Сибири.

— Жаль! Не дожил, значит, до моря…

Был тот спокойный вечерний час, когда в воздухе после жаркого дня, полного хлопот, разливается успокоительная прохлада.

Так тихо по вечерам бывает, кажется, только в июле в средней полосе России. Даже облака как бы в раздумье остановились над головой. Водная поверхность сверкает, как отполированная — ни морщинки, ни рябинки!

В зеркале вод отражаются неподвижные кучевые облака, задумчивый лесок, ярко-зеленая луговина и разбросанные по берегу колхозные постройки. Там темнеет круглая силосная башня, здесь раскинулся просторный ток, а вдали, на холмах, высятся столбы электропередачи — обычный фон современного сельского пейзажа.

— Море в полной точности предсказал, — продолжал бормотать дед, не сводя глаз с моря. — Ну, просто сказать: как в воду глядел…

— Ухи наварим. Поужинаете у нас, — говорил тем временем Андрею председатель. — Переночуете в комнате для приезжих, а утречком по холодку — в Переборы. От нас грузовик пойдет…

Андрей молча кивнул. В этот тихий вечерний час не хотелось разговаривать.

Пахло скошенной травой и сыростью от развешанных на кольях сетей.

За неподвижной грядой облаков заходило солнце. С величавой медлительностью менялась окраска Рыбинского моря. Со всех сторон обступили его тихие лиственные и хвойные леса, будто это была чаша зеленого стекла, налитая до краев. На глазах совершались в этой чаше волшебные превращения. Только что вода была нежно-голубого цвета, потом налилась густой синевой, и вдруг море стало ярко-пестрым, будто поднялись со дна и поплыли полосы, огненно-синяя коловерть.

— Красивее нашего моря, считаю, нет и не может быть, — негромко сказал пионер, спутник Андрея.

— Красивее трудно сыскать, — подтвердил кто-то из колхозников, также негромко, будто боясь нарушить очарование вечера.

— А вот насчет “не может быть” не согласен, — сказал председатель откашлявшись. — Будут еще многие другие моря, и, должно быть, покрасивей нашего…

— Почему?

— Да уж потому. Порядок такой. Возьмем для примера легковые машины. Год от году их все лучше делают у нас. Теперь, говорят, какие-то обтекаемые выпускают… Ну, а наше Рыбинское — это море первого выпуску…

— Будут, значит, и второго, и третьего?

— А как же! Ты смекни: какая страна большая у нас! Шестая часть суши! И на весь Советский Союз внутренних морей — раз, два, да и обчелся… Считай: в пустыню, в Кара-Кумы куда-нибудь, надо море?

— Надо.

— Ну вот. А в поволжские засушливые степи?

— Туда, пожалуй, одного моря маловато. Парочку бы!

— Видишь, сколько новых требуется?.. А ты сказал: нет и не может быть!..

Слушая неторопливый разговор поморьинцев, Андрей засмотрелся на море, лежавшее у его ног. Оно было такое тихое, спокойное, приветливое…