Архипелаг исчезающих островов

Для Петра Ариановича такой образ жизни имел и другое значение. Ведь он по-прежнему мечтал о том, чтобы отправиться на поиски островов в Восточно-Сибирском море. («Конечно, впоследствии, при более благоприятных обстоятельствах», — осторожно добавлял он.) Пребывание в ссылке на берегу Ледовитого океана можно было, таким образом, рассматривать как своеобразную тренировку, подготовку к будущей экспедиции.

«Я здоров абсолютно, — писал Петр Арианович из ссылки профессору Афанасьеву. — За здоровьем слежу. В общем, берегу его, только не так, как мне наказывала мать: не кутаюсь, не отлеживаюсь в сорокаградусные морозы на лежанке или на печи. Меня бы не уважали здесь, если бы я стал отлеживаться. Охочусь, рыбалю, много хожу на лыжах. Почти целый день на воздухе, в физическом труде. Вечером — за книгой либо за беседой. Не даю себе скучать».

«Судьба улыбнулась мне, — сообщал далее Петр Арианович, — послала товарища! А ведь пословица говорит: „Добрый товарищ — полпути“. Мы живем вместе. Он рабочий, кузнец, занялся на Севере старым своим ремеслом, и я помогаю ему у наковальни. Поглядели бы на меня, дорогой профессор, каков я в кожаном фартуке, с тяжелым молотом в руках. Что ни говори, кусок хлеба на старости», — шутил он.

И опять повторял: «Добрый товарищ — полпути». Неужели же речь шла только о том, чтобы скоротать вместе время ссылки? Не собирался ли Петр Арианович, выждав удобный момент, двинуться по маршруту Веденея — на северо-восток, к своим островам? Но где бы он добыл судно, ездовых собак, сани? И потом, он был ссыльный, которому не разрешали покидать место ссылки. Стало быть, упоминая о «пути», Петр Арианович делал намек на возможность побега?..

Последнее письмо с «края света» было датировано седьмым августа 1916 года. На этом вести обрывались.

3. След в воздухе

Лето в том году выдалось неважное, и пневмония уложила Афанасьева в постель раньше обычного срока.

А помощь академика была бы как нельзя более кстати. Спор, к сожалению, начался в чрезвычайно неблагоприятных для нас условиях — в четырех стенах Института землеведения.

Произошла закономерная вещь. В начале тридцатых годов даже это захолустное научно-исследовательское учреждение было неожиданно поставлено в необходимость заняться наконец «актуальной географической тематикой». Выбор главной темы определил уже известный читателю реферат «О так называемых…».

Положение осложнялось еще и тем, что тогдашние крупнейшие ученые-полярники, такие, как Шмидт, Визе, Зубов и другие, сосредоточили все свое внимание на проблеме скорейшего освоения Северного морского пути. Им было просто некогда, не до гипотетических земель. Поэтому ни Шмидт, ни Визе, ни Зубов не участвовали и не могли участвовать в затеянном нами споре о Земле Ветлугина.

Союшкину и Черепихину это, конечно, было на руку; нам с Андреем — нет.

Союшкин при этом оказался очень увертливым. Проявлял готовность пользоваться любыми приемами в споре, лишь бы взять верх. Так, он не постеснялся даже привлечь в качестве союзника старого провинциального сплетника и остряка, моего дядюшку!

Понятно, с полемической точки зрения было очень выгодно выставить в смешном виде автора гипотезы о неизвестных островах, отрекомендовать его этаким шутом гороховым, чудаком и недоучкой, почти что сумасшедшим. Это подрывало доверие к самой гипотезе. Расчет безошибочный. Вот почему бывший первый ученик вытащил на свет старые весьегонские анекдоты и сплетни и, заботливо отряхнув и сдунув с них пыль, тотчас же пустил по кругу.

Афанасьева он тоже изображал отчасти чудаком («верит, представьте себе, не только в Землю Ветлугина, но и в Землю Санникова и в Землю Андреева»). Однако то, что было простительно академику с мировым именем, написавшему свыше двухсот научных трудов, доктору Кембриджского и Оксфордского университетов, то ни под каким видом не дозволялось дилетанту, безвестному преподавателю уездного реального училища.

Летом 1931 года спор проходил при явном преимуществе Союшкина. Расстановка сил была не в нашу пользу.

Напрасно я и Андрей ссылались на Улику Косвенную, по-прежнему выставленную для всеобщего обозрения в Московском зоопарке. Союшкин заявил, что расчеты наши взяты с потолка: возраст медвежонка не может иметь никакого отношения к спору о Земле.

Напрасно — в который уже раз! — подробно комментировалось свидетельство Веденея «со товарищи». На это отвечали с непередаваемо кислой усмешкой: «Сказка». Напрасно мы приводили примеры с Амундсеном, Нобиле и Парри. Союшкин величественно вставал за своим письменным столом, как памятник самому себе, потом обличительным жестом указывал на фотографии, которыми был увешан его кабинет. То были мои и Андрея фотографии, сделанные весной во время полета в район «белого пятна».

Вот когда пригодилась закалка, полученная нами на мысе Шмидта и на острове Большой Ляховский, да, пожалуй, и раньше, в годы юности, когда я «догонял» Андрея, а «догнав», примостился подле него на колымаге, громыхающей пустыми бидонами, повторяя вслух даты из всеобщей истории и геометрические теоремы.