Архипелаг Исчезающих Островов

Вот в глубокой впадине между двумя подводными рифами появились две линии. Нижняя — это скала, верхняя — поверхность толстого слоя ила, скопившегося внутри впадины.

На кальке неожиданно возникла третья волнистая линия — почти у самого киля корабля. Она стремительно, под острым углом, уходит вглубь. Это косяк рыб, потревоженный и спасающийся бегством от устрашающего шума винтов.

Наверху, в реях, свистит ветер, раздается громкая команда, ледокол протискивается со скрежетом между ледяными полями, но сюда, в штурманскую рубку, где находится эхолот, доносятся лишь слабые отзвуки.

Андрей поправляет валик. Медленно тикают часы.

Мы идем и идем на северо-восток, простукивая дно невидимой “волшебной палочкой”…

Острая на язык молодежь называла частые отлучки Андрея в штурманскую рубку “погружением на дно”. Действительно, появляясь в кают-компании в часы завтрака, обеда и ужина, он имел такой вид, будто только что вынырнул на поверхность и с удивлением оглядывается по сторонам.

— У вас там хорошо, Андрей Иванович, — говорил ему Таратута или Вяхирев. — Спокойно. Тихо.

— Где? В рубке?

— Нет, на дне морском. А у нас шум, грохот. Льдины сталкиваются друг с другом. Полчаса назад снова перемычку форсировали.

Как-то, запоздав к обеду, мой друг не сразу понял, почему в кают-компании такое ликование. Оказалось, что на горизонте видно темное — “водяное” — небо.

Долгожданная полынья к северу от острова Врангеля! Всех будто сбрызнуло “живой водой”. Вода во льдах — это почти то же, что вода о пустыне.

Сабиров балагурил больше обычного. Степан Иванович усмехался в усы. Даже молчаливый и замкнутый Тынты Куркин, очень похожий в профиль на индейца, стал улыбаться — видно, и ему надоело раскачиваться, как на качелях, на палубе ледокола, форсирующего льды.

Только меня брало сомнение. Что-то уж слишком рано появилась эта полынья!

Лицо капитана было невозмутимо спокойно, как всегда. Но он не щурился — многозначительный признак! Чутье не обмануло его и на этот раз. Льды Восточно-Сибирского моря сыграли с нами шутку: полынья оказалась мнимой.

Когда мы приблизились, то увидели очень сплоченный, мощный, многолетний лед. Но, в отличие от окружавших его ледяных полей, он был не белым, а темно-бурым, попросту грязным. Соответственного цвета было и его отражение на небе, что ввело нас в заблуждение.

Мнимой полыньей “Пятилетка” продвигалась около четверти часа. Сгрудившись у борта, участники экспедиции с удивлением наблюдали за тем, как ледокол разбивает и раздвигает странные, бурые, непривычные для взгляда льдины. Извиваясь, тянулась за кормой полоса почти коричневой воды, какая течет по полу после основательной стирки.

— Ай да грязнухи! — Степан Иванович укоризненно покачал головой. — А еще говорят: чист, как лед, бел, как снег!.. Помню, подобный лед мы встречали на “Сибирякове” у северо-восточного берега Таймыра. Ну, там понятно: рядом земля… А ведь эти грязнухи добрались бог знает куда — в высокие широты!

— Мы плохо представляем себе, насколько далеко проникают в океан частицы земли, — возразил Андрей. — Их уносит ветром, течением или, как видим, пловучими льдами. На север вместе с землей могут передвигаться и живые организмы, семена растений, например…

Завязался научный спор.

По моему распоряжению, Вяхирев и Союшкин спустились на лед и взяли несколько проб. С помощью химического анализа надо было установить в нашей лаборатории происхождение частиц земли, их “отправную станцию”. О “конечной” же станции гадать было слишком трудно.

Мнимая полынья так разочаровала нашу молодежь, что никто не захотел подниматься на палубу, когда спустя некоторое время на горизонте снова появилось “водяное небо”.

— Ложная тревога, — спокойно сказал Вяхирев, передавая Андрею пробирку с грунтом.

Однако одно-единственное короткое магическое слово, которое кто-то прокричал сверху, заставило всех бросить работу и стремглав выбежать из кают. Захлопали двери, загудели металлические ступени трапов.

Впоследствии я никак не мог дознаться, кто же первый произнес слово “земля”. По-моему, сделал это наш солидный, пожилой и положительный Степан Иванович. Впрочем, сам он, смущенно посмеиваясь, просил не взводить на него напраслину.

Так или иначе, суровый обрывистый берег был перед нами. Прямо по курсу корабля всплывала из воды земля.

Неужели земля?

Я поспешно поднес бинокль к глазам — и тотчас же манящее видение исчезло. Землю будто сдуло ветром.

То была всего лишь рефракция, оптический обман.

Токи теплого, нагревшегося воздуха поднимались над полыньей (на этот раз настоящей, не мнимой!). Воздух струился, трепетал, как натянутая кисея. А по ней, по этой тончайшей, едва видимой кисее, бежали вверх причудливые очертания холмов и скал, а также зигзаги прорезавших склон глубоких ущелий.

— Вот и в степи так, — негромко сказал Сабиров, протирая линзы своего бинокля. — Едешь на коне в жаркий день — вся степь плывет навстречу. Сады мерещатся, дворцы, леса…

Этот день был радостным днем для “штатного скептика” экспедиции.