Архипелаг OST. Судьба рабов «Третьего рейха» в их свидетельствах, письмах и документах

«В 1943 году маму вызвали в комендатуру, мы испугались, что ее заберут, и все трое пошли с нею. Маме нечего было надеть, она пошла в старой кофточке, парусиновой юбке и босиком. Немец-комендант спросил ее, почему она босиком. Мама сказала, что детей надо содержать, а сама она уж как-нибудь. Немец достал конверт, письмо и фотографию и показал маме. На фотографии была наша Мария. Конверт с адресом сестры немец оставил, а письмо и фото отдал нам.

Мария писала, что батрачит у одного богатого немца в Дюссельдорфе, с ней работал еще один француз. Одна из девушек, Нюра, после войны вернулась и рассказывала, что видела Марию, но Дюссельдорф сильно бомбили, и не известно, что стало с Марией. После войны она не вернулась, и мы ничего о ней не знаем. Мама ждала Машу до самой смерти и, когда умирала, просила искать сестру. Папа вернулся с фронта без ног, 35 лет мы за ним ухаживали, в 1980 году он умер.

Мы до сих пор надеемся получить весточку от Марии…»

И мне хотелось бы надеяться на добрый исход. Но кто в той Германии считался с жизнью рабов?!

Через два года после победы в Киеве вышла книжка, составленная из писем «восточных рабочих». Она так и называется — «Письма с фашистской каторги». 203 письма из двух миллионов, которые к тому времени были собраны в украинских архивах, в комиссии по истории Отечественной войны Академии наук республики.

Конечно, не все эти листочки добирались до родного крыльца с помощью немецкой почты. Чаще всего они попадали к родным окольными путями: передавали земляки, которых отправляли домой, отсылали немцы, рискуя своей свободой. Ребята знали, как строго просматриваются их послания, пытались, подчас наивно, обмануть цензуру.

Вот в село Гоменьки Сумской области пишет Надя, фамилия ее неизвестна: «Кормят нас, как вы своего квартиранта Пирата». Кому же не понятны строки о собачьей жизни в треклятой Неметчине?!

А Катюша Щ-ко вспомнила соседа, которого схоронили перед войной: «Я здесь уже такая сделалась, что придется дома двери ломать, когда вернусь, не пройду в них, поправилась так, как Маринчук Иван».

Леонид P-ко изобрел целую шифровальную систему. В своем письме от третьего октября 1942 года он наказывает родным: «Мама, передаю вам знаки, как писать мне письма. Если дома все в порядке, то пишите фиолетовыми, синими чернилами, если заберут корову, то пишите любым другим — черным, зеленым, красным. Если в письме от меня будет написано: «Ваш сын Леонид» — то это значит плохо. Если просто Леонид — хорошо».

Не забудем: среди «восточных рабочих» было много подростков, совсем молодых ребят. Их вырвали из привычной среды — дома, круга товарищей и подруг… С кем посоветоваться? Кого держаться?

Из письма неизвестного родным в Корсунский район Киевской области, 27 октября 1942 года:

«Вы пишете: не падай в панику. Я не видел здесь еще такого героя, который бы не плакал. Вы не думайте, что я только сижу и плачу, нет, я заплачу, когда уже не вытерпишь, и когда слезы сами бегут, а потом присяду и пою, но они не дают петь, не дают плакать, не дают говорить.

Например, я работаю с полькой, и я с ней никогда не говорю, потому что нам не позволяют ни за работой, ни за едой. Я здесь еще не видел людей, которые сказали бы, что нам хорошо. Здесь, папа, есть один польский пленный офицер, он меня полюбил и заступается за меня. И он учит меня еще лучше, чем вы, чтобы я не падал духом…

Папа, если бы вы видели, в каких условиях я пишу это письмо… Никто так не пишет, как я вам, ведь письма писать не разрешается, а только открытки. Я пока жив, здоров, чего и вам желаю».

«Дорогие мои мамочка и Катюша!

Быть может, этот листочек дойдет до вас. Если дойдет, то вы узнаете про нас почти всю правду.

Живем мы в лагере, в комнатах по 16 человек. Когда все соберутся, то негде и повернуться. Когда кричат: «Подъем на работу!», то все летяг с двухэтажных нар. На работу идем с целой капеллой полицаев и обратно с ними. Приходим в лагерь и из-под замка никуда. Иногда по воскресеньям дают пропуск на несколько человек. Гулять разрешается лишь по нашей улице, а больше нигде. Покупать можно все, кроме продуктов, одежды и обуви. Но это не означает, что мы голые — нет. На заводе дают тряпки вытирать станки, и мы шьем из них белье». (Галина Г-ч в г. Городня. Черниговской области, 4 апреля 1943 года.)

«Я работаю на фабрике. Сколько я получаю в месяц, когда (зачеркнуто цензурой) нам не выдают… То, что было на себе, то и донашиваем. Если бы вы знали, какой я теперь стала, Зина». (Из г. Рчешница в Сталино, родным, 16 июня 1943 года.)

«Люба, если будет еще вербовка и тебе принесут повестку, то порви эту повестку и уходи в другое село, ничего тебе не будет. А поедешь в Неметчину, «счастливой» будешь. Шура». (Из Германии в село Бабановка Запорожской области, 5 июля 1943 года.)