Архитектор

Наверху, в нормандских землях, стояли дома предков Люсии, обрастали этажами и стенами, ларями и гобеленами. Туда, на север я буду писать и просить ее вернуться, и тщетно ждать от нее писем, как из монастыря в Грабене. И, как могу, продолжать вертеться там, где живу.

В Городе каждый хочет показать свое положение. Чем внушительнее мой Собор, чем выше приходится задирать черепушку, чтобы разглядеть шпиль южной башни, чем ярче светятся витражи, тем усерднее каждый мало-мальски значимый человек в Городе пытается мне показать свое различие между его и моим местом.

* * *

Несколько лет прошло с тех пор, как Люсия покинула наш дом. Время не ощущалось, время неслось быстрее. С тех пор, как мое детище достигло крупных размеров, Город все бескомпромисснее облеплял его своими лапами, отнимал от меня. Эти будут тут служить, те – петь, третьи – бегать трезвонить в колокола, другие – следить за садом. Моя задача была фактически выполнена, и вскоре предстояло отойти в тень, раствориться, отдать Собор на растерзание людям и истории.

Черт, ну для чего-то надо жить? Прекрасная награда в высоком замке, о ком сочинять, кого превозносить? Кого-то же надо превозносить? Я БРЕЖУ ПОТЕРЯННЫМ, ты видишь: детство, Хорхе, Агнесса, ты. Они уже забирают тебя у меня, ты для них и создавался. Я же тоже человек, мне надо кого-то обожествлять. Тебя всегда было легко обожествлять, ты ложился в недосягаемую цель так легко, ты с таким удовольствием мне подыгрывал.

И вот теперь ты оживаешь самостоятельным, и вскоре придется отпустить тебя им на наставление, и оставаться в полном одиночестве.

Ты немыслимо высок, красота в твоих пропорциях. Число, интервал и пропорция лежат в основе музыки и движения небесных тел. Ты – сама гармония. Мне вне пропорций не удавалось быть таким. Люсия считала меня симпатичным, а я считал, что с ней что-то не в порядке. У меня была слишком тяжелая походка, слишком закрытая одежда, слишком зашнурованные рубахи, слишком длинные плащи, оно слепило меня в важного и созерцательного строителя. На постоялом дворе в Ами, когда уничтоженным бежал с Климентового приема, взрослые мужики под хмелем вправляли рассудок молодому рыбаку, стучали ко мне, звали, крича ему: «Вот послушай, что умный человек тебе по этому поводу скажет!» И я выходил к их столу, сонный, расхристанный, с книгой, я выходил их рассудить, сыпать доводы и аргументы. И, пока шел к ним, думал – а с каких пор успел обрасти таким авторитетом, пусть даже в смешных кругах?

Но что оставалось, если даже к Богу не удалось прикипеть как следует? Если ничто не устоит перед сломом в слабости, перед маленькой водяной мельничкой, которая все перемелет в труху. Что же оставалось, кроме многоуровнего и оттого продуманного зодчества, в котором все хорошо и последовательно высказано было до меня и без меня. Что оставалось, кроме противоестественной обособленности? Ничего не оставалось, кроме этих унылых кирпичей, из которых мы построили самое себя – внешность, внутренность, всё.

Я умолял мою королеву вернуться. Она обладала непокладистым огненным нравом, упрямством, и я заимствовал у нее эти качества, отстаивая свою правоту, выгрызая все доступные средства для своего дела, работая на износ, и лишь благодаря умыкнутой у Люсии напористости достиг победы. Я жил в доме ее отца, что Моисей в египетском рабстве, всей душой тяготился ее с Обрие, но, стоило старику отойти в мир иной, а ей меня оставить, как свобода вдруг сделалась невыносимой. Пустой дом, куда приходил разве что заночевать, когда стояли морозы и оставаться в мастерской было смертельно, тосковал по ней, не признавая меня хозяином.

Богородица в красном покрове, всепрощающая Матерь Божья. Я преследовал королеву от жилища Жана-Батиста до этой спальни, а сегодня преследую в северных землях, в Нормандии, у горьких морей, благословенна ты меж женами. И если ты даруешь своему слуге прощение, то он никогда не посмеет тебя оскорбить; твой слуга никчемен и возвысился твоими добротой и помощью; Алая Роза, снизойди! Ты, мудрая, длани твои на пятиструнной виоле, длани твои раздают подати беднякам, длани твои мне были вверены святой Матерью-Церковью, а что мое, то не отдам без боя, что мое, то от меня не уйдет, Ave, Maria, gracia plena, dominus tecum!

Я умолял ее вернуться, и она смилостивилась.

* * *

– Мы надежны, как рыцарский замок. Сплоченные камни не дают врагу пробить защиту, – шептал я, зарываясь в длинные волосы жены, седыми локонами разлетевшиеся по меховой накидке, – чем хуже снаружи, чем опаснее враг, тем сильнее дух и крепче оборона.

– Раньше не было врагов? Или все слишком замечательно складывалось, чтобы так растрачивать себя на пустяки?

Я с трудом разомкнул объятия, чтобы ответить Люсии – казалось, стоит дать ей передышку, как она вновь меня покинет.