Архитектор

Реформация дробила и разрывала на части католическую церковь, стирался уклад феодальных отношений. После пышностей, будуарных интриг и залпов пушек, вдруг вновь вспомнили мои зазубрины.

Теперь они назывались «готическими», и истории про кладбища, черных воронов и вампиров не обходились без сооружений, похожих на меня.

А потом пришли страшные смерти от великих войн, и я уже не мог так сосредоточенно молиться, когда рокот железных птиц оглашал всю округу с воздуха, и все покрывалось дымом, гарью и колотым кирпичом.

Вырастали высокие здания, литые зеркалами и натурально отражавшие любые мелкие подробности на себе, серые изнутри, блестящие под солнцем снаружи; поначалу их выносили на западную сторону Города, а после они уже ни на кого не оглядывались и просто росли своим стеклянным лесом повсюду. Им было радостно и привольно здесь, в океане горожан и возможностей, в бесконечном движении и суете, они держались непринужденно на фундаментах новой эры.

Мне же, несмотря на уже никем не оспариваемое историческое достоинство, всегда что-то продолжало давить на плечи, только раньше я называл это «Гора» или «Скрипт», теперь же понял, что это было небо. Тяжелое, неподъемное, свинцовое, серое, Божье небо.

Глава 22 Собор

Она пришла после мессы, с ламинированной картинкой Карло Борромео в сумочке и крутила вокруг указательного четки, купленные на Виа Дуомо в Вероне, седьмой раз паломничая к аркам Скалигеров и кланяясь Данте. Ее вытолкали к рядам скамеек:

– Лучше всего бы вам обратиться в ризницу по такому поводу.

Она подождала, пока монахиня отойдет, и недоуменно спросила гулкую пустоту:

– Где ризница? Что это вообще такое – ризница?

Я взглянул на нее украдкой – мало чем отличалась от толпы пришедших просто поглазеть, очень отличалась от прихожан, собиравшихся здесь каждые выходные; по правде говоря, я настолько ослеп за десяток веков, что едва различал людей.

– Тут так пахнет лилиями… их аромат я бы назвала «благородной хирургической чистотой»!

Она тут же обрыщет карманы в поисках писчего прибора, чтобы зафиксировать сочиненное, пока не забыла.

Она шарила по мне глазами, выискивая недостатки, но не смогла обнаружить ни одного.

– Как тебя вообще можно было соорудить таким красивым?

– С превеликим трудом, дитя мое.

Вступив в диалог, я изготовился к потоку откровений.

– Знаешь, я собираю закладки для книг в виде крошечных витражей, и собрала из картона тебя, и Миланский, и Кельнский. Я читала ле Гоффа, ле Дюка, Хейзингу и кучу других. Как же так – взять и написать книгу о тебе?

– Ты хочешь написать обо мне?

– Да, я хочу. Да.

Она вызовется посещать катехезу, и добросовестно понаведывается туда полгода, драматично все остановки крестного хода опускаясь на колени, и выучит розарий, в том числе на латыни, и даже однажды в Ватикане увидит Папу (что в миру до этого носил имя Хорхе), но потом так же быстро остынет, забросит, позабудет. Она так быстро ко всему остывает, что ее приятели не успевают подхватывать идеи на лету, а потом трескучим клеем отваливаются от нее и сразу же сбавляют скорость.

Ей захочется научиться у меня стойкости, целеустремленности, сочетанию красивого и серьезного в одном. О, как часто человек этого жаждет, и как трудно ему сопротивляться, когда мир тащит его вниз. Я мог дать ей убежище, святилище, все то, чем располагал сам: мое небо, мою высоту, мою Вертикаль Духа.

– Не поверишь, после школы я ходила в библиотеку. Добровольно, по собственному желанию. Уже тогда тошнило от кретинов, с которыми нужно было общаться. Там, в библиотеке читала Песнь о Нибелунгах, про Тристана и Изольду, про рыцарей Круглого стола. В учебнике по средневековью наткнулась на фразу: «Город – горизонталь истории, Собор – вертикаль духа». Как же мне она понравилась! Переписала фразу в тетрадь, потом ту пришлось выбросить, а фраза перескочила в блокнот, так и кочевала с одного листка на другой, пока я, испугавшись возможной потери, решила вовсе выучить ее наизусть, запомнить, впечатать в мозги навсегда. Нет, ты только послушай: Город, или горизонталь истории; Собор, или вертикаль духа!!!

– Святого Духа? – робко предположил я.

– Да какая, к черту, разница? Просто как здорово сказано! А Святой Дух все равно со мной не разговаривает.

– Со мной тоже.

– Со мной никто не хочет разговаривать.

– Та же ерунда.

Но она не поверила.

– Зато тобой восхищаются. Ты же к этому рвался в конечном итоге?

– Тебе хочется знать, к чему так рвался в результате? – улыбнулся я ей. – К тому, что вечно. Недостижимое небо, любой ценой отчаянно стремлюсь я к тебе!

В крайний верх от средокрестия

Лезь,

Крестоцветами карабкайся

Ввысь.

Камень темный, кружевной

Весь

Смотрит клиром тяжело

Вниз.

А внутри ли есть там краски?

Покажи!

Ну окей, зайди, смотри,

Не дыши:

Здесь для единовселенской

Души

Ловят свет и сквозняки

Витражи.