Архитектура для начинающих

– Я же отсюда. Учились вместе, – доносится ее голос. Представляя себя без плавок и в джинсах, Вера переживает странное ощущение – волнующее, но дискомфортное.

– Кого черт несет? – щурится Ольга вдаль. Над степной грунтовкой расплывается облачко пыли.

– Я вас видел вчера, – негромко, не глядя на Риту, говорит Миша. – Ни хера, правда, не понял.

Они сидят за столом. Война войной, а обед, как водится, по расписанию. Пусть даже легкий, который и обедом едва ли можно назвать.

– Ты давно, что ли, знаешь Кампински? – он поднимает глаза и смотрит в упор. Он боится услышать ответ. Это чувствуется всеми порами кожи, фибрами души и прочим, что, говорят, чувствовать не может вовсе. Рита смотрит в тарелку.

– Я тебя слышу, – негромко звучит ее голос. Поднимает глаза. Миша, напротив, отводит взгляд.

В саду голоса детей и Мишкиной мамы, зовущей внуков на обед. В их общем гомоне Миша и Рита слышат голос дочери так, если бы она одна там галдела сама с собой.

Рита ладонями закрывает лицо – это пытка. Это не жизнь. Это не-вы-но-си-мо.

– Ты давно ее знаешь, – устало, утвердительно произносит Золотарев.

– Целую вечность, – не менее твердо отвечает Рита, вскидывает зеленый взгляд так, как только она это делает. – С февраля.

Он, вспоминая, кивает. В феврале она приехала.

– Я не знала, что ты о ней тогда говорил, – продолжает Рита. – Мы познакомились… – не по-февральски теплый день отражается неуверенной полуулыбкой. – Возле «Эдельвейса». Скользко было, я чуть не упала, она оказалась рядом и поддержала меня.

Замерев, Мишка слушает голос. Негромкий, красивый и ядовитый смертельно. Она рассказывает сейчас ему, как повстречала ее! Ему! Здесь! У него дома!

– Заметь, не у нас. Дома, – когда его крик рассыпался в воздухе, произносит Рита. – За все эти годы мы так и не стали «мы». Есть ты, есть твоя жена, твоя дочь, этот дом, о котором… который тоже «твой», как и все в нем, – она не обвиняет, она убивает его словами, и он не понимает, как это происходит?! – А меня нет, – ресницы Риты блестят. – Я не хочу быть твоей женой, Золотарев! Я хочу быть собой!

– Так и будь! – кричит он, не понимая уже ничего.

Два абсолютно посторонних человека сидят за одним столом, по которому криво вдоль прошла трещина.

Когда она убежала наверх со словами «я слишком устала от вас всех, мне нужно побыть одной!», он еще посидел, пялясь на свое размытое отражение в пузатом, никелированном боку чайника, – «как вижу себя я, как видит меня чайник», затем поднялся и, слегка пошатываясь, вышел на улицу, словно на волю.

Но и здесь не обрел желанного покоя. В двух шагах от крыльца под отцветшим кустом сирени курит и топчется Саныч, добряк по жизни, страшно скрывающий ото всех свою природную лень и, непонятно за что, любящий старшую сестру Михаила Светку.

– Ты чего? – Миша за руку здоровается со свояком. Последний курит, хитро щурит сквозь дым свой левый глаз и не торопится отвечать. Он старше Мишки лет на восемь, и это, видимо, дает ему незыблемое право обращаться к последнему, как к пацану несмышленому, несмотря даже на то, что Золотарев, во-первых, далеко не пацан, а во-вторых, значительно выше Саныча на социальной лестнице.

– Мать сказала к вам сходить, к ним позвать, – добродушно басит первый. – А тут у вас бородинское сражение, – он хмыкает облачком дыма. – Бой в Крыму, все в дыму…

Мишка невольно оглядывается на дом.

«Что она имела в виду, когда говорила, что не хочет быть моей женой?»

– Отец детей в парк сейчас повезет, – продолжает Саныч. – Мороженое, все дела.

Золотарев бросает взгляд на запястье.

– Шестой, – подсказывает Саныч. Часов на Мишкиной руке не наблюдается. Последний согласно кивает.

– Поехали, – кивает первый, а потом кивает на окна Мишкиной спальни. – Остынет пока, успокоится.

Потоптавшись в сомнениях, Миша смотрит на свое единственное одеяние в виде полотенца, соглашается. – Я сейчас, только штаны надену, – Спешит обратно в дом.

Саныч хмыкает дымом ему вслед:

– Угу, и голову не забудь.

Когда Семеновы, наконец, уехали, и наступила долгожданная тишина, Ольга села по-турецки на берегу зеркального озера.

– Твоя секретарша, Джамиля, рассказала, где вы, и как проехать, – пояснил Семенов, едва пыль грунтовки ровным слоем припорошила его остановившегося железного коня. – А здесь и правда хо-ро-шо!

– Джамала, – автоматически негромко поправила Ольга. Джамка в детстве всегда обижалась, когда ее имя путали или произносили неверно.

– В Городок возвращаться не будем, – обронил Семенов Вере, кивнув при этом Ольге, мол, слышу. – Мой Пашка уже погнал твою лошадку домой, а я повезу любимую женщину.

Ольга вынула из волос увядшую кувшинку, опустила ее в воду.

На прощание Вера крепко пожала ей руку. Ольга отметила про себя, что это глупо, а потом передумала. Как ни крути, а Вера лучше знает своего мужа (исподволь зорко следящего за их общением). Все-таки двадцать лет или уже больше семейного стажа.

Дрейфуя у берега, кувшинка отбрасывает причудливую тень на подводную его часть.