Архив

Захватив с собой лампу, Иван Петрович повел Суворова в тайник. В трех комнатушках с деревянным полом, достаточно сухих и, по всей видимости, как-то проветриваемых, размещался архив семейства Суворовых. Георгий еще не решил, как он будет осматривать его и с чего начнет, но что будет смотреть непременно и всесторонне (вдруг вспомнилось, и защемило в груди), он не сомневался.

– Надо денек обождать, Иван Петрович. Пусть всё это привыкнет ко мне. Да и я пообвыкну.

Старик похвалил такой неспешный подход к делу, не терпящему никакой поспешности.

– Он ведь уж сколько лет лежит, как инвалид. Надо его потихонечку переворачивать, чтоб не помять, не отпугнуть.

– Не отпугнуть? – не понял Георгий.

– Не отпугнуть ангелов-хранителей. Они присматривают за ним. В обиду не дадут.

– А интересное есть что? – как бы невзначай задал вопрос Георгий.

– А это смотря что, – уклончиво ответил Иван Петрович. – Если мебель какая интересует или картинки живописные, есть, а если что другое, так еще больше.

Георгий весь день бродил по окрестностям и уже на закате вернулся в дом, уставший и благодушный. Он за день видел только прекрасное. Оно имело непередаваемые цвета и неуловимые очертания – и никак не трансформировалось в слова. От отсутствия слов Суворов испытывал восторг. Он, как в детстве, наслаждался тем, что был переполнен видениями и образами, как вчера еще был переполнен словами и мыслями. И он сердцем понимал, насколько это выше и светлее. Ему хотелось остановить мгновенье. Он зажмурился, мгновение остановилось, и под веками пульсировало и искрилось золотое многообразие Божьего мира.

На той же самой поляне, где вчера ползал малыш и кружилась Софья, а Вахтанг возрождал к жизни сосну и удивлял медведя, на той же самой поляне Георгий лежал на спине и глядел в голубое небо, по которому ползли легкие облачка. Над ним пролетела вчерашняя бабочка. Снизу она казалась многомерной, одновременно составленной из множества проекций и плоскостей, каждая из которых обладала своим цветом и своей скоростью. Бабочка летела так легко и сразу везде, что казалась неземным порождением.

Георгий вдруг ощутил веками свет и тепло. Он знал: это Софья. Она стоит перед ним на коленях и, улыбаясь, смотрит на него. Грудь его переполнена блаженством от того, что всё это происходит до того, как он познакомился с ней, еще до того, как приехал в Тифлис, тогда, когда он и не смел мечтать о ней, но когда только и делал, что мечтал…

Проснувшись, он понял, что без Софьи ему не жить. Позавтракал и, не спускаясь больше к архиву, покинул гостеприимных стариков.

– Когда ждать? – спросили те.

– Через несколько месяцев.

– Привет Софье.

***

Прямо с порога Георгий попросил у Софьи руки. Софья с отчаянием взглянула на молодого человека и отказала ему. Вахтанг взревел: «Вах!» и выдавил с досады дверной косяк плечом. А малыш подполз к Георгию и протянул к нему ручонки. «Не хватает бабочки, – подумал Георгий, – а всё остальное просто сказка». Он взял ребенка на руки и пошел с ним на ту лужайку, что должна была быть где-то совсем недалеко от дома.

XXII

В декабре 1922 года Георгий переехал в Москву. Он уже был с безукоризненным по новым меркам происхождением, имел на руках соответствующие документы и защитные справки о родственниках, образовании, работе на заводе «Динамо». Тетушка Адалия Львовна через старинного знакомого семьи, горного инженера Прокофьева, устроила так, что Суворова без особых хлопот приняли на мостовое отделение строительного факультета Московского института инженеров железнодорожного транспорта, расположенного на Бахметьевской улице. Когда Суворов прочитал название улицы, перед ним возник образ брата, когда тот всем представлялся Бахметьевым.

Георгий не мог сразу отблагодарить Адалию Львовну за заботу, а когда представился случай, узнал, что она куда-то исчезла. Потом она нашлась в самом центре Ленинграда. Как и грозилась тетушка когда-то Лавру, она занялась, и не без успеха, «прэдпринимательством».

В течение года Суворов еще раз побывал в Тифлисе, под предлогом передачи Софье ее шкатулки. Он постоянно носил ее с собой, как Лавр. Шкатулку Софья взять категорически отказалась. Она не могла ее даже видеть. Георгий с трудом уговорил ее взять хотя бы одну брошь, и ту только именем брата. Он увез шкатулку с собой в Москву, а из Москвы в первую же поездку под Волоколамск.

В вагоне обворовали многих пассажиров. Некоторые из них лишились последнего. А на холщовый мешок, что лежал у всех на виду, даже тогда, когда Суворов куда-либо отлучался, в котором ценностей было столько, что хватило бы до скончания века всем попутчикам, никто и не обратил внимания.

***

Георгий залез в подпол, осветил лампой ящики и коробки. Положил холщовый мешок со шкатулкой в тайник шкафа, где лежали икона Богородицы и «Царская книга», и забыл о ней.

Ни драгоценности, ни бесценный архив не вызывали в нем больше тех чувств, которые охватывали его, когда он рассчитывал на то, что Софья когда-нибудь, хоть через десять лет, приедет к нему и посмотрит на него так, как когда-то смотрела на Лавра.

***