Архив

— Больше у меня ничего нет, — тихо добавляет она. И потом на ее лице расцветает улыбка, такая же сияющая, как массивные кольца, кое-где разорвавшие ручки пакетов. — Возможно, это звучит грустно и отчаянно…

— Вовсе нет, — вру я. — Это звучит многообещающе.

Она отворачивается и идет мимо лифтов, к северной лестнице. Я следую за ней, и звук наших шагов эхом раздается на лестничной клетке.

— Ну что, — говорит она, — вам удалось найти то, что вы искали?

— Еще нет. Я не знаю, есть ли другие записи об этом месте, или все документы утеряны. Разве это не печально, что история Коронадо утрачена и забыта?

Она поднимается по лестнице спиной ко мне, и я вижу, что ее плечи напряглись.

— Это благо, что некоторые вещи могут быть забыты.

— Я так не думаю, мисс Анджели, — говорю я. — Все заслуживает памяти. И вы тоже так считаете, иначе не занимались бы своей работой. Мне кажется, в том, что касается прошлого Коронадо, вы знаете больше все здешних жильцов, вместе взятых.

Она оглядывается на меня. Ее глаза нервно бегают.

— Расскажите мне, что здесь произошло, — прошу я. Мы поднимаемся на четвертый этаж и заходим в холл. — Пожалуйста. Вы ведь знаете.

Она ставит сумки на стол и похлопывает себя по карманам в поисках ключей. Я ставлю свою ношу рядом.

— Какая жуткая молодежь пошла в наши дни! — бормочет она. — Простите.

Она отпирает дверь.

— Мне неприятно говорить об этом. Прошлое — это прошлое, Маккензи. Оставьте его в покое.

Сказав это, она подхватывает покупки, заходит в свою квартиру и захлопывает дверь у меня перед носом.

Вместо того чтобы как следует поразмыслить над иронией последней фразы мисс Анджели, обращенной ко мне, я иду домой.

Телефон надрывается от звонков, но я не отвечаю. Это наверняка Линдси, но я не обращаю на трезвонящий аппарат никакого внимания. Чистосердечное признание: я — плохая подруга. Линдси пишет мне письма, звонит первой. Строит планы и что-то предлагает. Мне остается только реагировать на ее поступки. Я ужасно боюсь, что настанет день, и она решит не звонить мне, не делать первый шаг. Боюсь того дня, когда она перерастет мои секреты и мой образ жизни. Перерастет меня.

И тем не менее какая-то часть меня сомневается — не лучше ли оставить ее в покое, отпустить? Меньше придется изворачиваться. Меньше врать. Точнее, недоговаривать. Я начинаю ненавидеть себя за эти мысли и снимаю трубку.

— Привет! — Я пытаюсь говорить так, будто бежала и теперь перевожу дух. — Извини. Я только что вошла.

— Ты искала мне привидений или исследовала запретные уголки в лабиринтах старого особняка?

— Поиски еще не окончены.

— Даю зуб, ты просто слишком занята попытками охмурить того парня с подведенными глазами.

— Точно. Если бы я могла оторваться от него хотя бы на мгновение, чтобы нормально оглядеться вокруг…

Несмотря на натянутую шутку, я улыбаюсь совершенно искренне — жаль, она не может этого видеть.

— Поскольку я его еще не видела, не подходи к нему слишком близко без моего одобрения. А как обстановка в вашем доме с привидениями?

Я смеюсь и понимаю, что у меня в кармане царапается уже третье имя.

— Все по-старому.

Я достаю Архивный листок, разглаживаю его на столе и замираю.

Анджела Прайс, 13.

Эрик Холл, 15.

Пенни Уолкер, 14.

— У нас тут страшная скукотища, если честно. — Я провожу пальцем по списку имен. — А у тебя как дела, Линдс? Я жажду историй.

Злобно скомкав бумажку, я засовываю ее в карман джинсов и иду назад в свою комнату.

— Неудачный день? — интересуется она.

— Вовсе нет! — Я ничком падаю на кровать. — Я живу в ожидании твоих историй. Не томи, сделай милость.

И она уступает. Она болтает без умолку, и я представляю себе, что мы как в старые добрые времена сидим у нее на крыше или развалились в гостиной на диване. Пока она говорит, я могу не думать о Бене, мертвой девушке у себя в комнате, вырванных из гостевой книги страницах и Библиотекаре, стирающем воспоминания. Мне не нужно бояться, что я схожу с ума, выдумывая несуществующих Хранителей или соединяя в своем мозгу простые неудачи с болезненными наваждениями. Пока она говорит, я могу перенестись в другое место далеко отсюда и быть кем-то совершенно другим.

Но наконец ей пора, и, повесив трубку, я испытываю странное облегчение.

Окружающий мир обретает четкость, словно я только что открыла глаза после просмотра воспоминаний. Я еще раз смотрю в свой лист.

Истории начали взрослеть.

Я уже обращала на это внимание, но решила, что это игра воображения — слишком много цифр. Но теперь все в моем списке определенно становятся взрослыми. Я больше не могу медлить. Оставив нож привязанным к ноге, я переодеваюсь в черные треники и футболку. У меня не хватает храбрости оставить нож дома, хотя я не собираюсь им пользоваться. Металл приятно холодит кожу, словно я в доспехах.

Я выхожу в гостиную, и тут возвращается мама с сумками, полными покупок.

— Ты куда? — спрашивает она, пристроив сумки на столе.

Я иду к двери.

— Решила пробежаться, — говорю я и добавляю для убедительности: — Может, возобновлю занятия в этом году.