Архив

В поезде Ирина Аркадьевна чувствовала себя неважно. Настолько неважно, что однажды, когда Надя спала, взяла Суворова за руку и молча увлекла его в коридор.

За окном начинались степи, и от их белой безграничности хотелось плакать.

– Георгий Николаевич, обещайте мне! – жарко зашептала она.

Суворов невольно отодвинулся от этого шепота, так как от него веяло смертельным холодом.

– Обещайте, что женитесь на Наде. Она так любит вас! Если вы бросите ее, она погибнет!

– Ирина Аркадьевна, голубушка, что с вами?

– Со мной, Георгий Николаевич, безнадежность, но я не хочу, чтобы эта безнадежность преследовала в самом начале жизни и мою дочь. Как я этого боюсь! – Ирина Аркадьевна зарыдала.

Суворов обнял ее, гладил вздрагивающие плечи и успокаивал, обещал, клялся, что он обязательно женится на Наде, только не надо плакать, не надо так драматизировать свое недомогание. А за окном, как граммофонная пластинка, крутилась белая земля, каждым своим оборотом оставляя на сердце всё новую и новую бороздку, и не мелодии, а скрежета.

XXXV

Суворов с ужасом смотрел на мост, за которым будет перрон, Инесса, где он обнимет и поцелует ее, а потом поможет спуститься Ирине Аркадьевне и будущей жене Наде. Знакомьтесь, скажет он. А что дальше?

Когда поезд был на мосту, у него мелькнула шальная мысль, что выходом для него может стать лишь крушение поезда. И тут поезд затормозил и встал над рекой. Пассажиры обеспокоено прильнули к окнам. Разумеется, за окнами ничто не прояснило им создавшегося положения. Тем более над рекой стлался странный для этого времени дня и года туман. А Суворов сидел в купе и спрашивал себя: что это, предостережение судьбы?какой-то намек?

«Ты когда окажешься в этом тумане, не паникуй. Всё решится без тебя. Решится как решится… Главное, в тот момент прислушайся к своему сердцу…»

– Какой вы бледный! – услышал он голос Ирины Аркадьевны. – Что с вами?

– Я, кажется, сейчас решил свою судьбу. Вернее, она сама уже всё решила за меня.

«Судьба моя всё решила в пользу этого проклятого архива, будто я сам для нее ничто, – подумал Суворов. – Я обязан сохранить его, уберечь от чужих рук. Обязан?»

– И как? – Ирина Аркадьевна была как натянутая струна.

– Разумнейшим образом, – Суворов посмотрел в зеркало и поразился собственной бледности. Он был белый как мел, белый как Лавр тогда, во время ссоры с Залесским.

Через двадцать минут поезд тронулся с места и вскоре был на перроне.

Инесса встревоженно смотрела снизу вверх и спрашивала:

– Что случилось? Сказали, прибывает, и полчаса ни слова.

Суворов спустился со ступенек. Инесса повисла у него на шее.

– Извини, – сказал он, – мне там надо помочь.

Он поднялся в вагон, взял вещи Ирины Аркадьевны и Нади, спустился с ними, подал руку сначала матери, потом дочери. Они вчетвером стояли на перроне возле ступенек вагона, молчали и мешали пассажирам. Проводница прокричала им:

– Граждане! Не мешайте людям! Наглядитесь еще друг на друга!

– Разрешите представить вас друг другу, – бодро произнес Георгий Николаевич, чувствуя себя последним подлецом.

Когда все познакомились друг с другом и обменялись улыбками, сели в такси и поехали к Суворову на квартиру. «Выдержало, – думал Суворов, – выдержало мое сердце, не разлетелось на три части. Хотя кто его знает, как оно там?»

– Какая у вас просторная квартира! – увидев только одну громадную прихожую, воскликнула с порога Ирина Аркадьевна.

– Да вы раздевайтесь, проходите, посмотрите всю квартиру, – предложила Инесса.

Сердце ее билось в каком-то рваном ритме. «Как же так, – думала она, – почему он никогда ни словом не обмолвился о них? Может, их и не было? Но откуда они тогда взялись?» Инесса испытала крайне сложные чувства, когда разглядела красивую Ирину Аркадьевну и хорошенькую Надю. Понятно, Наде было далеко до нее, но в Ирине Аркадьевне была тайна, кстати, очень похожая на тайну самого Георгия Николаевича. «Может, это родственница, – затеплилась у нее надежда, – может, даже сестра?» В них было что-то общее, породистость, аристократизм.

– Замечательная квартира! – воскликнула Ирина Аркадьевна, закончив осмотр. – Просторная, окна во двор и на перекресток. Теплая, сухая. Простоcharmante!

Инесса ощутила слабость в ногах.

– И потом, Георгий Николаевич, это же не две комнаты, как в той квартире, а целых четыре. Здесь у вас будет и кабинет, и гостиная, и спальня. Charmante!Сараюшка – вон там? Тебе нравится, Надя?

– Очень. Особенно с видом на перекресток. Там, в окне, словно живая картина.

– Занимайте ее, – сказал Суворов, поставив точку над i.

– Георгий, что это значит? – прерывающимся голосом спросила Инесса у Суворова, когда тот пошел провожать ее домой.

– Что? – он сделал вид, что не понял. – Им надо разобрать вещи, устроиться, разместиться. Извини, но сегодня, сама видишь, тебе нельзя остаться у меня.

– Я не про то! Неужели ты думаешь, что я осталась бы? Кто эти женщины? Почему я ничего не знаю о них?

– На свете столько женщин, о которых мы ничего не знаем, – сказал Суворов.

Инесса отдернула свою руку:

– Не паясничай! – в голосе ее были слезы.