Архив

Нас с самого детства приучают к тому, что выход-то где-то есть, только одна с ним проблема: он закрыт.

И немногим хватает смелости хотя бы подергать ручку.

Антон чувствовал себя неудобно, зная, что выход есть. Хочется им воспользоваться, сбежать в лето, и в мокрых кедах…

На мгновение потерял над собой контроль, напрягся опять, улавливая какие-то осколки странных снов. Все какое-то рваное, невнятное. И дверь надо закрыть. Надо, а то вдруг чего.

Дверь хлопнула, и мир тоже схлопнулся с бескрайних просторов до вот этой вот задрипанной квартирки в спальном районе мегаполиса, одной из тысяч таких же. Бред, конечно. С каких «просторов» он схлопнулся? Схлопнулся он с продолговатого общего коридора, окруженного десятком… дверей. Но стало лучше. Привычней как-то, спокойней. Никто не выйдет и не войдет.

Врач шепотом спросил:

– Мы нужны еще?

– Посмотрите немного за женщиной.

– Хорошо. – Медики огляделись и присели на тумбочку. А в спальне девушки опять кто-то заржал и улюлюкал, и Антон направился туда: ему б мгновенное помутнение рассудка залечить парой чернушных шуток.

Техник листал на экране фотографии, очевидно, жертвы. На одной она нелепо складывала губы уточкой в отражении в зеркале, на второй – недо-грациозно вытягивалась на смятой постели в черном кружевном белье («и где только достала?»), на следующей – прикрывала соски на оголенной подростковой груди, томно вглядывалась в объектив. И так снова и снова: позировала неумело, компенсируя недостаток опыта свежестью тела и озорным блеском разноцветных глаз. Техник переключал кадры под истеричный гогот толпы («когда успела прибыть вся группа?») здоровых мужиков в форме и с погонами; им даже собственные жены не дают, поэтому развлекаются с дешевыми шлюхами за наличку по профессиональным праздникам и пялятся в интернете на таких вот малолеток бесплатно. Там такого добра хватает, но те все затасканные, а тут, так сказать, свежая кровь.

На асфальте перед подъездом.

Была.

Часа три назад.

– Вы че, блядь?!

Никто поначалу не обратил на него внимания, все корчились от смеха в коликах, держались за жирок на животах и вытирали слезинки с заплывших глаз, но пара ментов обернулись на столь дерзкое восклицание. Один скользнул взглядом по форме, погонам и знакам отличия, мигом выгнулся струной, руки по швам, а гримаса сразу разгладилась и окаменела бледной маской.

А вот второй был не столь расторопный:

– Ты кто вообще? – Другие тоже зашевелились, его легонько толкнули локтем, кто-то покряхтел, мол, да, что это мы тут, работать надо. Теперь все смотрели на него с едва заметным стыдом в глазах, но скорее – со страхом. Надоело ему это все, все эти одинаковые градации в выражениях лиц тех, кто видел его в форме: от робкого опасения через липкий страх до откровенного ужаса. Всего несколько месяцев почти безграничной власти как над простыми смертными, так и над сотрудниками любых министерств и ведомств огромной государственной машины – а уже надоело.

«А не зажрался ли ты, Антон?»

Непонятно, что заставляло его копаться во всем этом дерьме. Какое-то детское чувство несправедливости и извращенное желание мести, даже непонятно, «за что». Но уж точно не желание кому-то что-то доказать. Надоказывался уже за свою недлинную жизнь.

Антон чуть склонил голову набок, чтобы увидеть спину техника между фигурами в стойках «смирно». Парень поспешил свернуть окно с фотографиями:

– Ты вроде должен был переписку в Сети достать, не?

В ответ – напряженное, густое молчание.

– Ну, чего встали-то? Работать. – Теперь он обращался уже ко всем.

И все засуетились, засновали туда-сюда: кто-то защелкал фотоаппаратом, другой вооружился кисточкой и пудрой для снятия отпечатков, третьи невесть откуда достали папки с формами отчетов и принялись их заполнять. Техник снова засуетился над клавиатурой. И каждый в невысказанном стыде и страхе за свою карьеру прятал глаза.

Антону вновь стало не до них. Он стоял, оцепенев, посередине комнаты и уже снова погрузился в свои мысли, запустив руки в карманы: в одном щупал украденный кулон, в другом теребил листки с попытками высказать последние мысли. Он мысленно стер всех чужих из этой комнаты и представлял хозяйку, которая, будто в ускоренной съемке, перемещается по комнате: то пишет кому-то сообщения в социальной сети, то рыдает в подушку на кровати, шепчет хрипло: «Согрей, мне так хочется жить», то переставляет свои сувениры, вглядывается в лица в фоторамках, пишет записки, обхватив голову руками и вырывая волосы, комкает листки, выкидывает их и пишет заново. И бегает, бегает, мечется по комнате, лавируя между медлительными призраками из будущего, пока, наконец, не решается распахнуть створы окна, впустить в спальню ветер, что легонько затеребил шторы; забраться на подоконник, осторожно взглянуть вниз, держась рукой за низкий потолок. Потом – уставиться вдаль, будто про себя прощаясь, и сделать шаг.

Никто не согрел.