Архив

– Еще до первой революции, – сказал он, – нашелся один бойкий француз, Лойк де Лобель, неплохой, кстати, экономист. В 1904 году он от имени американских предпринимателей вышел в правительство России с ходатайством о предоставлении концессии на постройку Сибирской железной дороги. В качестве компенсации запрашивали всего ничего: право пользоваться в течение девяноста лет сибирской и дальневосточной землей в двадцатипятиверстовой зоне вдоль всей линии. Это чуть больше, чем территория Франции или Испании. А у нас всего-то одна полоска. Десять лет это предложение рассматривали, а потом война, революция…

– Позволю себе поправить вас, Георгий Николаевич. Именно это предложение за полвека до него внес военный инженер, штабс-капитан Романов, занимавшийся изысканиями в нижнем течении Амура. Он еще предлагал направить на строительство пять тысяч казенных рабочих.

– Благодарю вас, а ее и построили всего пять тысяч. Да, всё, что предлагают извне, сначала рождается внутри.

– Любопытно.

После этого хозяин кабинета подробно и доброжелательно расспросил о положении дел в институте, словно сам находился не в институте, а где-то в Гонолулу.

Суворов положение дел в институте нашел заслуживающим всяческих похвал и поощрения, а преподавателей и руководителей института, которыми по ходу беседы то и дело интересовался чиновник, аттестовал как прекрасных работников, знающих специалистов и верных тем идеалам, которые они сами выбрали себе.

Чиновник, пожилой, не из новых, предложил Суворову чаю. Подвинул сахар, печенье:

– Я не совсем понял, Георгий Николаевич… Да, как с Академией, профессор?

Суворов прекрасно видел (чиновник и не скрывал этого), что вопрос этот вклинился неспроста. Что-то ему надо? Давай, выкладывай скорей, не тяни. Впрочем, известно что.

– Пока никак, – ответил профессор.

– Жаль, – сказал чиновник, придав голосу убедительности. – Мне кажется, вы больше кого-либо заслуживаете звания.

– Наверное, есть какие-то препоны, Василий Степанович? – предположил Суворов.

– А вы не думали вступить в партию? – прямо спросил чиновник.

«Это еще не всё, – подумал Суворов, – это только начало».

– Увы, всё как-то некогда. Задание оттуда, – он поднял глаза кверху. – Нельзя сорвать.

– Нельзя. Ну а все-таки?

– Я полагаю, что такой ответственный шаг в жизни нельзя делать с бухты-барахты. Здесь нужно и самому подготовиться, и выполнить какое-нибудь архиважное задание.

– Вы уже сделали достаточно, профессор, и для нашей страны, и для народа, и для дела партии. Вполне. Многие за всю жизнь не делают столько. Мне кажется, вы много еще могли бы сделать для дела партии. Дополнительно к сделанному. Мы отвлеклись, прошу прощения. Я не совсем понял, что означает… – чиновник посмотрел на свои записи: —«Верных тем идеалам, которые они сами выбрали себе»?

– А то и означает, – улыбнулся Суворов.

– Да? Подробней, пожалуйста. О профессоре Штейнгарте, профессоре Орлове?

– Насколько я понимаю, это и будет моим дополнительным вкладом в общее дело?

Чиновник сделал вид, что не заметил иронии в его словах.

– Вполне достойный вклад, профессор.

«Всякий раз он мне намекает на Академию наук, – подумал Суворов. – Что ж, переживем».

– Видите ли, уважаемый Василий Степанович, задание мое настолько ответственно и безотлагательно, что у меня совершенно нет времени на то, чтобы обращать внимание еще и на отдельные черты характера уважаемых профессоров Штейнгарта и Орлова, не говоря уж о том, чтобы вникнуть в суть их образа жизни и мыслей. Вот и сейчас, как ни приятна наша беседа, я теряю драгоценные часы, которые мог бы посвятить общему делу. Там от меня ждут другого, – он с любопытством стал рассматривать лепнину, оставшуюся от царизма.

Чиновник тоже посмотрел на потолок и усмехнулся.

– Благодарю вас, Георгий Николаевич. Мне было очень приятно познакомиться с вами, – в его словах была искренность. – Да, – вернул он его от двери, – забыл спросить. Вы Глотова, Алексея Демьяновича, случайно не знаете?

– Студент?

– Нет, не студент. Служащий. Пропал человек, как в воду канул.

– Простите, ничем не могу помочь. Могу идти?

– Да, пожалуйста.

Суворов, забыв о делах на кафедре, вышел на улицу, дошел до ближайшего скверика, опустился без сил на скамейку под сиренью и бездумно просидел на ней два часа. Слышал лишь крик Глотова, угасший в молчании архива. Продрогнув, хотел было идти домой, но стала тревожить невнятная мысль. «А ведь еще пригласят сюда, – подумал он, – а то и куда посерьезнее. Надо съездить к тетушке, проконсультироваться».

Суворову показалось, что он тогда уже знал о своем будущем всё.

XLIII

В коробках сверху лежали старые пожелтевшие газеты. Совсем недавно их касалась рука Николая. И весь он тогда ушел в архив, как улитка в раковину…

Елена физически ощутила присутствие мужа, будто он тут, рядом с ней, достает разные вещи, смотрит на них, думает о чем-то…

В коробках сверху лежали старые пожелтевшие газеты. Николай сунулся в одну коробку, другую, но сухое шуршание пересохшей бумаги, к которой прикасались его тонкие пальцы, было нестерпимо зубам и наполняло его душу какофонией мертвых звуков.