Архив

– Не только. С Венерой связано множество посвящений, являющихся неувядаемыми символами любви, – продолжала искусствовед. – Яблоко, например, символ любви.

– Которое раздора?

– Да, любовь всегда раздор. Мак– это эмблема плодовитости, много семян. Черепаха – символ женского целомудрия.

– Целомудрия Венеры? – хмыкнул Георгий Николаевич. – Не золотого ключика?

– Любовь, Георгий Николаевич, всегда целомудренна.

– Конечно-конечно. Немного не понял: целомудрие заключено в медлительности черепахи или в ее панцире? А может, в черепаховом супе?

– Интересный вопрос. Прямого ответа на него нет. Но, скорее всего, в защитном панцире.

– Да, наверное. Но если из черепахи сварить суп, она навсегда останется целомудренной Тортиллой. И аппетитной. А вообще-то любовь изначально пена… и в конце пена. Исчезает непонятно куда.

– Вообще-то, Георгий Николаевич, это не просто морская пена, что у берега. Эта пена образовалась из крови оскопленного Кроном Урана.

– Что вы говорите? Страсти какие! Оскопленного? Выходит, Венера и оскопление мыслятся в одном художественном ряду.

– Выходит, да, – засмеялась Диана. – Это оригинально, Георгий Николаевич.

– Как бы оригинально это ни было, в конце концов, всё равно, от всего остается одна пена, – Суворов стал уставать от пустого разговора. «И впрямь, пена одна. Странно, – подумал он, – у меня слабеет память, снижается тонус, а я для его поднятия сижу на скамейке с незнакомой женщиной и рассуждаю о пене, из которой родилась Афродита… Бред!»

– У вас печальный опыт любви, профессор.

– Мне кажется, Диана, что любой опыт рождает одну лишь печаль. Да еще амнезию. Многое не хочется не просто помнить, а даже и вспоминать, – Суворову не понравились собственные откровения, и он предложил Диане зайти куда-нибудь полакомиться мороженым. «Заесть горькие мысли. Да, невропатолог еще и никудышный психотерапевт».

В кафе они сели за угловой столик и только приступили к вазочкам с мороженым в шоколадной крошке, и только-только Диана произнесла свою сакраментальную фразу: «Не правда ли, вечернему настроению присуща некоторая эротичность?», в кафе зашла Надежда Алексеевна с Лидией Львовной, женой проректора Кузнецова.

– А вот и моя супруга, – облегченно вздохнул Суворов, встал и пригласил дам за столик. Он представил женщин друг другу, заказал еще две порции мороженого и сдал Горскую жене.

– Диана замечательно рассказывает о полотнах великих мастеров.

– Вы художница? – поинтересовалась Надежда Алексеевна.

– Искусствовед. Из картинной галереи.

– А, ну да. Новых картин много?

– Да, на прошлой неделе поступили три…

– Пейзажи, наверное? Роща, берег реки?

– Вы уже знаете?

– Я всё знаю. Давно не была тут. Мы, Георгий Николаевич, решили с Лидией Львовной вспомнить молодость и ударить по мороженому.

– А я решил тряхнуть стариной, – вздохнул Суворов.

– Зашли в Оперный. Думали на эту, как ее… Билеты только на галерку, – сказала Надежда Алексеевна.

– Слушать поющую тумбу? – Суворов почувствовал раздражение. – Мне по душе танцующая сельдь.

За четверть часа с мороженым было покончено. Обсудили длину юбок и ввиду сумерек направились по домам. Возле гардероба Надежда Алексеевна задержалась и долго рассматривала себя в зеркале и спереди, и сбоку, и сзади.

– Что-то кофточка мне стала мала, – сказала она.

– У женщин со временем все вещи садятся, – заметил Суворов. – Это у них свойство такое. У женских вещей.

– Пешком пойдем? – спросила Надин, когда искусствовед укатила на автобусе на левый берег, а жену проректора проводили до Дома офицеров. Транспорта к площади Калинина не было.

– Что-то сил нет.

– Не заметила, – насмешливо протянула Надежда Алексеевна.

– Чего их замечать, когда их и в самом деле нет.

– Ты меньше, что ли, стал? – Надин приравняла свое плечо к мужниному.

– К старости мужья все уменьшаются. Из-за того, что у жен развивается дальнозоркость.

– Что это значит, Георгий? Искусствовед, живопись? Бес в ребро?

– Сюжет, достойный Тициана.

– Всего ожидала, Георгий, но о таком даже не думала.

– О чем таком, Надин? Ты в своем уме? Мне семьдесят два года, а ей? Детский сад.

– Угу, я заметила.

– Не вливают молодое вино в мехи старые, а старое вино не мешают с молодым. Пошли, пока не стало совсем темно. Невропатолог!

– Что? Ты о чем это?

– Лечиться мне надо, вот я о чем.

– Как Мао Цзэдуну? Обложиться девочками, как горчичниками?

– Одна девочка уже есть… Оставим эту тему, Надин. Давай лучше помолчим.

– Мы и так с тобой молчим уже пять лет, – оставила за собой Надин последнее слово. Оно прозвучало у нее как обвинение судьбе.

XLVII