Архивные записки

Об этом же пишет и вологодский историк Фортунатов: «В Вологду в то время приходила почта раз в неделю. С лихорадочным нетерпением ожидали все получения газет и вестей из Петербурга. Покойный отец мой рассказывал, что каждый почтовый день стояла куча народа около лавки купца Коровникова, получавшего газеты. В числе слушателей были и пленные французы, коченевшие от русского мороза. Отцу моему, возвращавшемуся из гимназии мимо этой лавки, не раз приходилось переводить для французов газетные известия о бегстве Наполеона из России».

Но Вологда в 1812 году была не только убежищем для людей. Сюда тогда же, как сообщает тот же Ф. Фортунатов, «привезена была из Москвы святыня: патриаршая, соборная, Троицко-Лаврская и некоторых других монастырей ризницы с патриаршей библиотекой, делами московской консистории и синодальной конторы».

Все эти московские ценности были помещены в одной из церквей Спасо-Прилуцкого монастыря и хранились там «в течение с лишком двух месяцев, с 3 октября до 12 декабря».

Об этом еще в 60-х годах прошлого века напоминали некоторые детали. Так, однажды, во время ремонта келий, где жили «лица, доставившие в Прилуцкий монастырь Московскую святыню», были найдены стихи, написанные карандашом на оконном косяке. Их автор — угрешский игумен Павел писал:

В то время, в грозную для церкви ту годину
Как новый Юлиан в надменности своей,
Безбожною рукой коснулся алтарей,
(Разбойник, взяв царя подложную личину).
Как сорван крест Христов с Ивановской главы,
Как града жители от буйств врага страдали,
(Их крыло рубище — тирана вечный стыд)
В то время в сих стенах спокойно пребывали
Игумен и архимандрит.
Один — монастыря угрешского Николы,
Другой святителя, что в Греции глаголы
В железные сердца златые изливал
И Златоустом свет которого назвал.
О, адских замыслов коварный исполнитель!
Прерви змеиный тон парижанин Лессепс.
Нас гласом матерним Москва к себе зовет,
Прости, священная обитель!
Как ты покоила, как ты хранила нас,
Так да покоит Бог тебя на всякий час.

Еще одно свидетельство этой истории находилось на крыше келий, где стояли три урны с цветами, а «в средней из них изображение всевидящего ока среди цветов с подписью „1812 год“», а под годом двустишие:

«Безбедно Бог меня в сей лютый год хранил
Москве рассеянной убежищем я был».

Сольвычегодский левша

Вот уже более сотни лет на Руси «левшой» зовут всякого, кто в ремесле своем выделяется особо тонкой и хитроумной работой, кто способен удивлять людей и творить зримое чудо. А повелось так с того времени, когда русский писатель Николай Семенович Лесков сочинил «Сказ о тульском Левше и о стальной блохе».

Опубликовав впервые свой «Сказ» в октябрьском номере журнала «Русь» за 1881 год, Лесков объяснил его появление некой легендой, будто бы услышанной им самим на одном из оружейных заводов. Первую публикацию писатель сопроводил подзаголовком — «Цеховая легенда».

Как водится, некоторые тогдашние критики приняли в штыки необычное произведение Лескова и обвинили его в непомерном воспевании «квасного» патриотизма и восхвалении русских умельцев. Создание «Сказа» в статьях критиков сводилось лишь к обычной переделке давно известной легенды.

Дело дошло до того, что писателю пришлось выступать в газете «Новое время» с разъяснением, в котором автор «Левши» писал: «Все, что есть чисто народного в „Сказе о тульском Левше и о стальной блохе“, заключается в следующей шутке или прибаутке: „Англичане из стали блоху сделали, а наши туляки ее подковали, да им назад отослали“. Более ничего нет „о блохе“, а о „левше“, как о герое всей истории ее и выразителе русского народа нет никаких народных сказов, и я считаю невозможным, что об нем кто-нибудь „давно слышал“, потому что — приходится признаться — я весь этот рассказ сочинил в мае прошлого года и левша есть лицо, мною выдуманное. Что же касается самой подкованной туляками английской блохи, то это совсем не легенда, а коротенькая шутка или прибаутка».

По воспоминаниям же сына писателя Лесков еще за три года до написания «Сказа» искал тех, кто мог знать «легенду о блохе», но найти таких людей не смог. Писатель побывал летом 1878 года даже в Сестрорецке под Петербургом, где на оружейном заводе жили выходцы из Тулы, но и среди них легенды никто не знал.