Архивы Страшного суда

— О нет, переодеваться я вас не отпущу. Мы вас так напугали, что вы, чего доброго, сбежите. А я так хочу узнать подробности об отце Аверьяне. Похоже, он был с вами откровенен, как ни с кем другим. Клод, принеси из спальни мужской халат для нашего гостя. И захвати магнитофон. Я уверена, синьор Умберто тоже захочет послушать. Синьор Умберто — наш босс. Очень тонкий человек, с возвышенными исканиями. Клод, я донесу, что ты усмехнулся на это замечание. До синьора Умберто дошли слухи об этих еретических проповедях, и он необычайно заинтересовался. Воскресение из мертвых — одна из самых волнующих проблем для него. И в догматическом, и в научном, и в чисто теоретическом, и даже практическом аспекте. Клод, пусть пришлют две бутылки розового шабли — они знают. Ну так что же, мистер Ньюдрайв? Что об этом давнишнем сне отца Аверьяна со странным посетителем? Зеленые шерстяные наушники, шляпа, плащ с меховой подстежкой… Что еще? Какой-нибудь знак? Особая примета? Постарайтесь вспомнить все до мелочей.

Март, первый год до озарения, Таллин

1

Первая сцена заказанного мамой сценария была самой легкой, потому что Виктория была послушна, как новобранец. Когда они вышли из парадного под жиденькое солнце, Илья просто приказал ей перечислить снова все места, которые она должна была посетить (кондитерская — купить торт для родственников в Ленинграде, почта — послать открытку со стишком ему, Илье, букинистический магазин — там они снова встретятся и уже вместе отправятся на вокзал), повернул за плечо, слегка подтолкнул, и она бодро зашагала, задевая спортивной сумкой за ледяные зализы на асфальте, подняв и чуть повернув в сторону голову, словно нацеливаясь не пропустить момент и вовремя отдать честь какому-то небесному маршалу.

За ту неделю, что она гостила у них на правах назревающей родственницы (отец Ильи в Ленинграде запутывался — отзвук слова «путался» не говорит ни о чем — все более тесными и нервными отношениями с матерью Виктории), не было случая, чтобы кто-нибудь в доме — не попросил, а лишь обмолвился бы о каком-то своем желании или неудобстве и она не кинулась бы тут же исполнять, приносить, включать, отодвигать. Проблема возникала лишь тогда, когда, скажем, Лейда посылала ее в свою комнату за домашними туфлями, а бабка Наталья, не зная этого, перехватывала по дороге и тянула достать из-под кровати закатившуюся катушку, а Илья грохотал на полках шкафа в коридоре, проклиная женщин, никогда не кладущих на место молоток. Правда, вскоре стало заметно, что в подобной ситуации она после недолгого колебания, отложив туфли и катушку на туманное «после», в первую очередь бросалась на поиски молотка. И это при том, что она была старше Ильи на четыре года, жила почти самостоятельно и зарабатывала себе на косметику, вермут и джинсы, сортируя слова и звуки на киностудии (официальное название ее должности — «ассистент звукооператора» — ей не нравилось).

Виктория — киностудия — сценарий. Пробежав по этой цепочке простых ассоциаций, Илья вспомнил, что по маминому сценарию ему полагалось теперь встревоженно оглянуться. Было довольно глупо изображать что-то на абсолютно пустой улочке, но он честно повертел головой (школьный драмкружок, «Ревизор», почтмейстер Шпекин входит с доносами к Хлестакову, девочки в зале хихикают), поддал чемодан коленом и пошел по узкому проходу между стеной дома и пооблезшим за зиму вагончиком строителей, на ходу вспоминая, что испуганный вид, как раз наоборот, должен был быть не у него, а у Виктории.

Толпы отяжелевших от покупок туристов уже кружили по улицам Старого города, и двери магазинов качались взад-вперед, почти не имея шанса захлопнуться хоть на секунду. Один лишь букинистический оставался в стороне от этого лова-жора-путины. Три старинных атласа, выставленных в его витрине, показывали, как расползалась постепенно земная твердь в сознании людей: в самом древнем — все вместе, тесно, всю сушу можно объехать верхом; потом между континентами, расцвеченными черепахами, туземцами, птицами, пальмами, вклиниваются океаны; потом все становится на свои места — четко, разграфлено, увязано в авоську из параллелей и меридианов, бесконечно далеко друг от друга, но всюду кто-то уже побывал — можно и не ехать.

Букинист начал перебирать выложенные Ильей книги с тем профессиональным безразличием, которое должно было наполнить посетителя чувством унижения и отверженности, так чтобы любая предложенная цена показалась удачей. Дойдя до перевязанного бечевкой свертка, удивленно поднял глаза.

— Это от Лейды Ригель вашей матушке, — тихо сказал Илья по-эстонски. — Если можно, отвезите не развязывая.

Букинист подозрительно склонил голову на плечо, будто хотел заглянуть ему не в глаза, а куда-то даже под веки. Ничего опасного не увидел. Кивнул. Спрятал сверток под прилавок. Оставшуюся стопку перебрал уже так небрежно, что мог бы пропустить и инкунабулу. И хотя все это был камуфляж, и книги Лейда побросала в чемодан какие придется, Илья ничего не мог поделать с нараставшим унижением — начал краснеть.