Музыка сменилась резким диссонансом. Изменилась форма змея: он стал страшнее, чудовищнее, темнее, вырастил злобные клыки и когтистые лапы. Он рвал существо небесной птицы и даже собственные кольца в своем безумии. Эйлия вскрикнула от ужаса. Наконец две дерущиеся фигуры скрылись с глаз, и теперь, глядя вверх, она видела свет в пылающей квинтэссенции, становящийся сильнее к зениту, как солнце в небе, и все остальное по сравнению с ним казалось темным. Но на этом свету было пятно, конус тени, отбрасываемый каким-то предметом возле центра. Искорки живого света кружили вокруг центрального светила, но все, пролетающее мимо пятна полумрака, темнело и поглощалось.
— Он отбрасывает свою порчу на все. Но никогда это не может быть так, как ему хочется, — говорила Эларайния. — Потому что все есть Единое, и это единство исходит из Начала, и то, что было, изменено быть не может.
Потом все предметы стали таять и исчезать: иллюзии, эйдолоны и подобия материальных форм исчезли, растаяли опять в квинтэссенции. Эйлия ощутила себя одним с растущей силой Эфира, как птица, парящая на спине ветра, или дельфин, оседлавший волну, — она слилась с тем, что окружало ее, со светом и благословением, слила свой голос с бесчисленными другими, вздымающимися в идеальный унисон.
Через какое-то время — дни или столетия прошли, Эйлия не знала, — она оказалась одна в эфирном ландшафте, не зная, как туда попала. Музыка доносилась откуда-то — арфа, быть может? Она пошла на звук и оказалась в саду, где играли фонтаны среди волн цветов. Музыка шла оттуда — там собралось много серафимов и еще каких-то непонятных созданий. У всех тела человеческие, но у одного шесть рук, у другой — тело женщины, а голова темно-рыжей кошки. У ее сандалий свернулось создание с пастью крокодила, гривой и передними лапами льва и приземистой задней частью, как у гиппопотама. Чешуйчатой мордой он терся о ее колено, а она его рассеянно поглаживала, как собаку. Другое создание стояло поодаль от прочих — неясная эфирная фигура, одетая в свободную мантию с легким намеком на белые крылья, изящными дугами исходящие из плеч — почти как ее древняя полутелесная сущность, только облик у этой фигуры был мужской. На глазах у Эйлии существо тихо запело:
Эйлия слушала и думала, устарела песня серафима или же Камень действительно лежит на Элендоре, а она еще не родилась смертной, и это далекое прошлое, или настоящее, или будущее, в котором находится она сейчас? «Ни то ни другое», — сказала она себе. Эфир — вне времени, и дух не привязан к веку царства смертных.
Она долго смотрела на эту сцену, и постепенно музыка стихла, и элы разошлись по саду. Эфирный серафим тоже отвернулся, поднимая голову. Эйлия увидела его лицо и застыла. От серафима изошло сияние, и великолепие крыльев превратилось в светоносный туман в воздухе, потом рассеялось, и остался человек.
Эйлия бросилась вперед с криком:
— Дамион! Дамион!
Но он не слышал ее и не видел. Вся сцена стала меркнуть перед глазами, и таяло эфирное царство. Кто-то звал ее по имени снова и снова, тряся за плечо. Голос принадлежал Лорелин.
— Эйлия, Эйлия, проснись! Враги напали!
10
Война Лесов
«Значит, это и есть сфера Трины Лиа», — подумала Синдра, влетая из эфирной щели в атмосферу Мирии. Она никогда не была на этой луне, потому что немереи Арайнии еще не научились пользоваться путями драконов, когда она здесь жила. Синие поля и отдельные рощи лунных деревьев тянулись под ней, а за ней отмечали щель два высоких белых столба драконовых врат, а на дальнем холме высились белые башни пустого Лунного дворца. — «Не чувствую я здесь Силы, нет ее имманентного присутствия. Значит, верно, что дух этого мира оставил его и воплотился в Эйлию Элмирию? Что ее мать — действительно архон Арайнии?»