Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера

Никто ничего не говорил о «произвольной» дани или верховных вождях — да и вообще между русскими и их «несовершенно зависящими подданными» велось мало разговоров. Чукчи никогда много не говорили по-русски, а к началу XX в., особенно после того как чукчи начали работать на американских китобойных судах, языком международного общения на западе Чукотки стал английский^{425}. В 1902 г. Северо-Восточное Сибирское общество полковника Вонлярлярского получило исключительное право добычи полезных ископаемых на Чукотке. Большинство акций новой компании принадлежало американским торговцам, и вскоре их лавки распространились по всему полуострову^{426}. Маршруты чукотских торговцев стали короче, часто не достигая русских поселений на Колыме, и некоторые торговые агенты-эскимосы сосредоточили в своих руках значительные средства^{427}. Чукчи оставались столь «несовершенно зависящими» и столь «загадочными», что многие русские считали их военной угрозой. Как сообщал подполковник Козик, «в 1877 году в Петропавловске ходили слухи, что чукчи воюют между собою и приближаются к Камчатке, что они хорошо вооружены ружьями и даже есть пушки, всем этим их снабжают американские китобои»^{428}.

Семью годами позже чукчи обвинили торговца из Нижнеколымска в мошенничестве и конфисковали его товары. Обиженный торговец пригрозил чукчам карательным походом правительственных войск. Когда об инциденте стало известно властям, торговца посадили в тюрьму, а колымский уездный исправник потребовал «немедленно внушить всему русскому населению Нижнеколымской части, чтобы они отнюдь ни чем не раздражали чукоч, под страхом, в противном случае, ответственности по суду военному». В том случае, если это заявление не покажется чукчам удовлетворительным, исправник выразил желание лично встретиться с их «князьцами»^{429}.

Удаленные от важнейших центров русского влияния и неуловимые на своем малодоступном полуострове, чукчи находились на особом положении. Большинство других бродячих инородцев были «совершенно зависимыми», и если не игнорировались полностью, то редко воспринимались как источник опасности или дохода. Хотя случайные гости из Центральной России порой жалели или хвалили их, бродячие инородцы оставались особой категорией подданных и — за исключением вооруженных чукчей и нескольких преуспевающих торговцев — занимали низшие ступени общественной иерархии[49]. В старожильческом поселке или приграничном городке инородец, часто пьяный и растерянный, был легкой добычей шутников или бросающихся камнями мальчишек. Многие коренные северяне смотрели на каждого русского как на начальника и поступали соответствующим образом; большинство туземных старшин считали русских писарей вышестоящими лищми и выполняли их приказы^{430}.

Для большинства коренных жителей Севера адаптация к меняющимся хозяйственным условиям происходила недостаточно быстро. На Оби и Амуре в особенности они беспомощно наблюдали за тем, как истреблялась рыба и сдавались в аренду рыбные угодья^{431}. Постоянные эпидемии, а на Амуре еще и недостаток женщин делали положение еще более тяжелым. Тем временем потребности плательщиков дани росли быстрее, чем их платежеспособность. Некоторые из ввозимых товаров, такие как огнестрельное оружие, сети, капканы и домашняя утварь, становились частью местной экономической жизни (хотя и с потенциально дестабилизирующими последствиями); другие, такие как яркая ткань, бусы и кольца, приобретали символическую ценность, но не имели хозяйственного значения за пределами туземных сообществ; третьи, особенно водка, заметно ухудшали позиции инородца в его взаимоотношениях с торговыми партнерами^{432}. Некоторые коренные северяне стали полностью несостоятельными как охотники, рыболовы или оленеводы и нанимались на работу к русским купцам или крестьянам. Кто-то голодал, кто-то сидел у причала в ожидании корабля для разгрузки, а кто-то просил милостыню у входа в кабак^{433}.