Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера

Большая часть туземной торговли по-прежнему находилась в руках старых «друзей», которые использовали старые методы и связи, конкурируя друг с другом под вывесками различных государственных и кооперативных предприятий^{670}. Главное отличие заключалось в том, что традиционные колониальные товары не всегда были доступны из-за запретов и ограничений, а монополия «друзей» больше не была полной, поскольку некоторые крупные компании пытались действовать через их головы и посылали своих представителей и дешевые товары далеко в тундру. Но пока новых агентов было мало, а старожилы надежно поставляли пушнину, местные чиновники не обращали внимания на торговлю спиртным, взимание дореволюционных долгов и налоговые махинации^{671}. Местные чиновники, разумеется, сами были старожилами. Единственный способ обойти «хищников» состоял в том, чтобы по мере возможности опираться на те крупные компании (такие, как Госторг или Акционерное камчатское общество и Охотско-Камчатское акционерное рыбопромышленное общество на Дальнем Востоке), которые могли позволить себе нанимать персонал не из числа местного населения, но туземная торговля с ее огромными транспортными расходами оказалась невыгодной для громоздких фирм с южными штаб-квартирами (за возможным исключением рыболовства, для которого не было коммерческого рынка на Севере)^{672}. Дополнительную проблему создавало нежелание приезжих коммерсантов играть по местным правилам: они избегали заключения традиционных «дружеских» договоренностей, пренебрегали законами гостеприимства и отказывались предоставлять своим клиентам долговременные ссуды.

Да, на самом деле, какая надобность самому добросовестному служащему губсоюза или госторговли вставать ночью, открывать ворота приехавшему, замерзшему инородцу. Будить жену. Ставить самовары. Греть похлебку, обогревать и кормить его и лишь только потому, что он приехал с пушниной. Пусть ждет на улице. Ехал три дня и три ночи, не замерз, — не замерзнет и на четвертую. Голодал три дня — поголодает и четвертый. Ведь не день и ночь он [служащий] должен работать^{673}.

В следующий раз замерзший инородец, по всей вероятности, не постучался бы к новому служащему, и вскоре наниматели этого служащего перестали бы воспринимать тундру как серьезный источник дохода. В результате Север все больше и больше превращался в свалку для низкопробных товаров, которые невозможно было продать где-нибудь еще. Фактории были переполнены ножницами, которые не резали, фитилями, которые не подходили к лампам, биноклями, сквозь которые ничего нельзя было разглядеть, а также товарами не самой первой необходимости в условиях тундры — вроде туфель на высоком каблуке или зеркал с изображениями обнаженных женщин^{674}. Тем временем некоторые действительно необходимые товары были недоступны или же поступали на Север на разных стадиях порчи. «Даже сами руководители охоткооперации, курившие папиросы высшего сорта, съехали на махорку и докатились до того, что махорку брали у “карагассника”»^{675}.[68] У самих же карагасов (тофаларов) часто не было ни махорки, ни еды^{676}. Один чукча посетовал российскому контрактному служащему: «Что вы сами пьете без сахару — для вас один год ничего, а нам, живущим здесь всю жизнь, хочется, чтобы чай был слаще»^{677}.

Другим способом обойти местных посредников было создание туземных кооперативов, но они бедствовали и отличались своеобразным отношением к торговле^{678}. Один агент, посланный с неотложной миссией по спасению подобного предприятия, живописал: «Есть своя лавка, товаров много, значит, надо, чтобы никто ни в чем не нуждался… Зачем к приказчику обращаться, самому интересно побывать за прилавком. Надо товар посмотреть, пощупать, масло в кадушках поковырять и полизать масленый палец. Приказчик же с сознанием собственного достоинства, с карандашом за ухом, важно восседает на венском стуле и записывает кто и что берет»^{679}.