Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера

По мере того как различные экономические и административные меры продолжали терпеть крах, коренные северяне продолжали жить хуже, чем до революции (по крайней мере, так многие из них утверждали). По словам камчатских эвенов, «видишь, привыкли хлеб кушать, и чай, и табак, рубашки тожа привыкли носить — стыдно как-то без них — плохо, скучаем — когда всего нету»^{680}. Кроме того, по словам соседствовавших с эвенами коряков, «видишь, боимся налогу, в 1923 г. совсем разорили — последние куклянки[69] пришлось продать за налог, торбаза[70] и всю одежду продали, аленьчиков только мало-мало осталось; сами сопсем худые стали: брюха сопсем нет, щеки вот так ушли… Боимся чибка налогу»^{681}.

Комитет был полон желания помочь, но не располагал для этого ресурсами^{682}. Он был задуман как «консультативный орган», но консультации немного значили, когда нужно было оказать давление на торговые компании или оказать финансовую помощь туземному кооперативу. В большинстве резолюции Комитета выражали желание попросить ЦИК убедить различные народные комиссариаты вложить больше денег в туземные районы или порекомендовать местным комитетам Севера уговорить областных чиновников уважать «Временное Положение»^{683}. Большинство этих просьб не удостаивалось внимания. В отсутствие реальной власти и денег возможности Комитета Севера были ограниченны. Учреждения, к которым он обращался, либо не проявляли интереса к коренным народам Севера, либо, напротив, были крайне заинтересованы в том, чтобы их подчинить или вытеснить. Нужно было обладать гораздо большим влиянием, чем то, которым располагал Комитет Севера, чтобы убедить Переселенческое управление выплачивать компенсацию туземцам, которых оно лишало средств к существованию; губисполкомы — финансировать родовые советы, до которых им не было никакого дела; а Наркомат просвещения — строить дорогие школы для неуловимых кочевников, которые отказывались их посещать^{684}. Идея налогообложения северных предприятий (основанная на невысказанном принципе суверенных прав аборигенов) стала почти смехотворной, а разговоры о налогообложении северных народов противоречили самой идее существования комитета, не говоря уже о том, что «туземцам это будет чрезвычайно сложно объяснить»^{685}.

В этих условиях единственной надеждой Комитета были «миссионеры новой культуры». Учителя, краеведы и другие сотрудники и друзья Комитета продолжали трудиться вопреки бессилию Москвы и враждебности местных властей[71], а юные выпускники считали себя апостолами и первопроходцами. Согласно одному восторженному сообщению, ученики Богораза А.С. и К.М. Форштейны «приготовились жить в чукотской яранге — во всем так, как живут чукчи. Их не пугает, что в течение трех лет они, может быть, не увидят ни одного европейского лица»^{686}. Другой выпускник, И.Б. Шнакенбург, заявлял: «Уеду в самую глушь тайги, к реке Ванкарема. Твердо уверен в себе и работе»^{687}. Год спустя он писал со своей временной зимней квартиры в бухте Корфа: «Никак не могу прибыть на место работы. Видимо, мы все очень далеко забираемся. Может быть, [пароход] “Колыма” на м. Северном останавливаться не будет, но я все равно где-нибудь выброшусь на Чукотке, а там доберусь. Идти назад не по мне»^{688}. И он, и большинство его однокурсников добрались и назад не пошли. Они стали учителями, переводчиками и статистиками и всерьез относились к своей роли защитников туземцев^{689}. Они посвящали туземцев в тайны цивилизации, пытались организовать их в политическом отношении и докладывали Комитету о деятельности поселенцев. Один молодой исследователь прочитал специальную лекцию, в которой объяснил местным чиновникам, что Уголовный кодекс неприменим к туземцам, если он противоречит их обычному праву («Временное Положение» утверждало обратное)^{690}.

Повсеместное использование профессионально подготовленных специалистов оставалось делом будущего. А пока оно не настало, центральное правительство, Комитет Севера и различные наркоматы и торговые организации, действовавшие на Севере, пытались привлечь добровольцев, предлагая им выгодные контракты, высокие зарплаты и пенсионные пособия^{691}. Некоторых привлекали экзотические мечты о далеких землях и диких племенах; другие надеялись заработать на торговле с туземцами; были и такие, кого завербовали агенты, получавшие вознаграждение по количеству нанятых ими людей^{692}. Некоторые ехали на Дальний Восток, чтобы сбежать оттуда в Америку: двое молодых учителей, работавших на Чукотке, были такими «без пяти минут» беглецами, которые решили, что высокие северные заработки — более надежный путь к благосостоянию (и университетскому образованию), чем рискованное путешествие на Аляску^{693}. Другой учитель признавался: «Уезжая на Север, я хотел как следует поохотиться на уток, гусей, хотел ловить осетров и стерлядь, по которым я считаю себя специалистом, рыбаком и охотником»^{694}.