Арктический экзамен

— Никогда не предполагал, что взрослый человек может каждые сутки спать по десять часов. Прихожу вечером домой, ее уже развезло, в подушке — носом. Ты, говорит, меня не трогай, устала… Теперь спит с учителем географии. Не знаю, какие они континенты видят во сне, но уж, во всяком случае, характерами сошлись. А то я, бывало, привожу в пример самого Петра Первого, Наполеона, Чапаева — вот, мол, по четыре часа в сутки спали люди, и то хватало. Не убедил!

— Детей не нажили? — спросил Пятница.

— Умудрились. Проснулась на четвертом месяце — у нас, кажется, ребеночек будет!.. Вот я ему и вез попугайчика…

Медленно погас свет. Иван чертыхнулся и побежал выяснить. Виктор разыскал огарок свечи в рундуке, запалил, водрузив в пепельницу.

Гори, гори, моя звезда,

Звезда любви — и — и…

— Сколько тебе лет, Сапунов?

— Много. Двадцать восьмой. А что?

— Кажется, Лермонтова в твои годы уже…

— Что поделаешь, дорогой Сокол, начинающие интеллигенты в первом поколении…

Коля перебил:

— Если станешь известным писателем, останься человеком и не забудь нашу ночь, которую подарил нам Джек Лондон…

Горит свечи огарочек…

— Что с «Северянкой» будет, Коля? Не слышал?

— Говорят, надо взорвать ледовую перемычку, чтоб провести станцию в котлован.

— Который, говорят, еще не выкопали… Ха и опять — ха!

Скрежетнула якорная цепь: с моря напирал лед. В иллюминаторе занимался свет близкого утра.

11

Оставаться на открытом рейде становилось опасным. День ото дня. Лед взбесился и уже, не церемонясь, громоздил вокруг судов торосы, напирал на «Северянку», норовя проломить борта. По утрам матросы скалывали лед с надстройки, с хрустальным звоном крошили сосульки на леерах.

«Буслаев» подолгу крутил винты, расталкивая льдины возле электростанции и спасателя. На берег можно было уже ходить пешком — по льдинам, но матросы иронично отвергали эту возможность, гоняя ялик по разводьям, приводя в смятение Борисова.

— Утопят наш ял, понимаешь! — шумно страдал начальник, но деться было некуда, и он сам в который уж раз отправлялся в сопровождении деда в поселок. Хождения по инстанциям становились мучительными. Глушаков переживал их в тихой, виноватой тоске. Борисов, напротив, «рвал и метал». Ясно стало, что «Северянке» определят стоянку в другом месте. В сигаретном угаре рубки завитали таинственные названия предполагаемых точек зимовки. Толпились у карты, изучали маршрут, подсчитывали, сколько это займет времени, если брать в расчет немыслимое к востоку поле торосистого льда, конца которого не видно в самый мощный бинокль.

Оборвалось, отслоилось что-то в душах корабельного народа.

Угасло, кончилось и ожидание праздника, который витал недавно над зябкими палубами «Северянки». И представитель треста, который должен был появиться, как обещалось в начале перегона, где-то запропал. И только одинокий баклан кружил над мачтами судов, появляясь в одно и то же время, и, укоризненно покачав крыльями, скользил в сторону Аляски.

В последний раз Борисов был на берегу вместе с начальником экспедиции. Возвратясь, они дали команду сниматься с якорей.

И опять заскрежетало в клюзах, глухими голосами огласился полубак — матросы заводили буксирный трос. Наконец станция, обдирая борта о лед, легла на обратный курс.

Шли в бухту Большого города.

Виктор привычно спускался в кладовую за консервами, калил плиту, «краснопарил», сервировал стол, но, скорее, по привычке, механически. Он вдруг почувствовал, как хочется поскорей освободиться от этих хлопот, показавшихся ему ненужными.

Путь в тяжелых льдах прокладывал ледокол «Владивосток». Он возник неожиданно из-за торосов, и вслед ему выстроилась в кильватер целая флотилия судов, тоже пробирающихся в бухту Большого города.

Шли ночь и шли день. И, странное дело, Виктор ничего путного не запомнил из этой дороги, равнодушно скользя взглядом по белой равнине ледовых полей, которые враз отстали, когда караван, круто обогнув узкий клинок полуострова, лег курсом на юг.

Шли в бухту Большого города.

В тот вечер и пришел в каюту к Виктору Сапунову начальник станции, когда кок управился уже с камбузными делами, нахлопотался, собрался ложиться спать.

Борисов подал бланк радиограммы, суховато и тихо произнес:

— Тебе… Из дома, кажется… Беспокоятся. Извини, что прочитал.

— Спасибо, Станислав Яковлевич. Присаживайтесь. Чайку попьем.

Борисов помято улыбнулся, откинув ладонью светлые, чуть вьющиеся волосы со лба, и Виктор, кажется, впервые отметил, что у начальника ясно — голубые лучистые глаза.

— Как живется тебе тут? — Борисов оглядел тесноватое жилище кока, отчего Виктору стало и неловко, и грустно от этих непривычно участливых его слов. — Вроде три месяца прожили вместе, а вот впервые у тебя в каюте?

— Да, Станислав Яковлевич, впервые.

— Давай уж попроще — на «ты»! Что уж чиниться

теперь, а?

Виктор промолчал.