Арктический мост(изд.1959)

Елена Антоновна, заметив волнение Андрея, заторопилась и ушла.

Андрей рассматривал посылку. Почтовый штамп: «Япония»!.. Значит, это она! Успела написать раньше, чем он, милая, нежная Кими-тян!

Дрожащие руки развертывали тонкую ткань.

Что это? Ее любимая тетрадь в деревянном лакированном переплете.

Запиской заложена знакомая страница:

В чем счастье любви?
В обладанье?
Нет, счастье любви —
Это горечь желанья,
Желания счастья ему…

Записка написана по-английски, но другим, незнакомым старческим почерком:

«Уважаемый господин! Моя госпожа приказала мне переслать Вам эту тетрадь, сама написав адрес. Я нашел тетрадь в рукаве ее кимоно на скале, где она лежала уже мертвая, разбившись при страшном падении. Ветер лет не высушит слез старого слуги, который так радовался большому счастью маленькой девочки. Извините, мой господин, невежество старика, любовно служившего Вам, и позвольте посочувствовать и Вам в горе, которое для меня так велико, что заслоняет солнце… Я сам видел, как мелькнуло в воздухе ее яркое кимоно, будто бабочка слетела с черной скалы. Под той скалой я и нашел ее, несчастный и верный слуга».

Андрей окаменел, выпрямился, застыл, несгибаемый, как в былые годы. Скулы резко обозначились на его побледневшем лице. Руки непроизвольно перелистывали страницы альбома, но глаза ничего не видели сквозь мутную, возникшую перед ними пелену…

Вот последняя страница:

О, этот мир, печальный мир и бренный!
И все, что видишь в нем и слышишь, — суета.
Что эта жизнь —
Дымок в небесной бездне,
Готовый каждый миг исчезнуть без следа.

Вот все, что осталось от Кими-тян, от маленького яркого метеора…

В этот же день специальным самолетом Андрей Корнев вылетел на Аляску.

Напряженным, неподвижным взглядом смотрел он вниз, на белый облачный океан с клубящимися волнами, скрывшими от него море и землю.

Его свежей ране нужен был шов, последний шов…

— Слышите? — Старый рабочий привстал с застывшего конвейера, на котором сидел. — Слышите, ребята? — И он поднял руку.

Рабочие один за другим тоже поднялись. Вся металлическая площадка, тянувшаяся на сотни метров вдоль цилиндрического зала подводного дока, оказалась заполненной стоящими людьми. Все они молча прислушивались.

Док звенел. Все его металлические части слегка вибрировали.

— В последний перегон поехали, — сказал старик и снял шапку.

— В последний! — восторженно воскликнул Коля Смирнов, стоявший рядом. — Ура, товарищи! Ура! — И он замахал кепкой, восхищенно глядя на всех голубыми, все еще детскими глазами.

— Ну, раз мы поехали — значит, выровняли американскую часть. Две недели, поди, возились… Все канаты перетягивали.

— Еще бы! — вмешался Коля. — Ведь на целых десять километров от меридиана в сторону ушли!

— Эх, чем бы отметить такое событие? А? Сергей Иванович!

Старик сварщик, налаживавший сварку в комбайне, надел на лысую голову шапку, почесал затылок и сказал:

— А это мы сейчас сообразим. А ну, ребята, где тут диспетчерский телефон? Давай сюда трубку!

И вот по всем закоулкам подводного дока раздался голос старика сварщика.

— Я вот что, ребята, думаю, — начал попросту он. — Это я, Сергей Иванов, говорю. Скоро закончится великое строительство, большое трудовое дело к концу подходит. А в старину так полагалось: последние кирпичи самые заслуженные люди должны класть. И вот думаю я, что надо нам будет этих почетных людей по имени назвать. Так, что ли?

Со всех диспетчерских пунктов, около которых собрались рабочие: на туннельном комбайне, в насосной, в шлюзах, на атомной электростанции — отовсюду послышались радостные возгласы. Все с охотой согласились участвовать в импровизированном митинге.

— Согласны слушать вас, Сергей Иванович, спрашивайте!

Сергей Иванович расправил усы и, держа перед собой переносный микрофон, которым обычно пользовался начальник смены центрального сборочного зала, сказал: