Зря так сказал. Потому как не привык старший смены Маркус Сабо, чтобы арестанты позволяли себе подобные вольности. Но Кирилл сейчас был не в том расположении духа, чтобы демонстрировать представителю норвежской власти чувство почтения. Дали о себе знать и бессонные ночи в ожидании самолёта, и бесцеремонные обыски с раздеванием догола. Стоило узнать прилетевшим за ним полицейским, что он русский, как каждый из них тут же считал своим долгом сделать ему хотя бы мелкую, но гадость. То оставили мокнуть под дождём рядом с трапом самолёта, демонстративно затянув оформление документов. То, наоборот, заставили бежать в микроавтобус рядом с ехавшим на велосипедах сопровождением. В салоне прицепили наручники к креслу, сделав вид, что не видят неудобно вывернутую руку. Так и пришлось лететь весь путь. Когда измученный жаждой Кирилл, матерясь, показывал полицейскому то на стакан, то на рот, в ответ ему лишь вежливо улыбались – не понимаем. Так что накопившуюся неприязнь он с радостью вылил на понимающего его Маркуса Сабо.
Полицейский за спиной торопливо положил опечатанный пакет с вещами на стойку.
– Это всё, что с ним передали, – на пакет он положил пухлый конверт. – Вот опись. Там же сопровождающие документы.
Но это уже ничего не могло изменить. Кирилл явственно почувствовал, как между ним и полицейским за стойкой пробежал разряд антипатии. Он не смог скрыть брезгливости к обвисшему и расплывшемуся телу, а Маркус Сабо, в свою очередь, не посчитал нужным прощать грязный намёк.
– Ты сказал, что мы тебя обокрали?
– Я сказал, что мне нечего выкладывать на стол, – Кирилл понял, что перегнул и постарался разрядить обстановку. – В доказательство я показал пустые карманы.
– Нет, ты сказал, что мы забрали твои вещи! Ты обвинил нас в воровстве.
– Я тебя первый раз вижу. Когда бы ты успел у меня что-нибудь украсть?
– Ты обвинил в воровстве норвежскую полицию.
– Послушай, может хватит? Что ты прицепился с этим воровством? Я устал, хочу спать, есть, пить, в душ, в туалет, в камеру, наконец! Может, достаточно надо мной издеваться? Я плыл к вам как к спасителям, а оказалось, что к палачам. Где ваша долбанная демократия? Где ваше толерантное человеколюбие? Один требует, чтобы я сто раз назвал своё имя, потому что он никак не может его запомнить! Другой, чтобы я вытащил шнурки и при этом бегал, не потеряв обувь. Ты требуешь положить на стол то, что вы у меня давно забрали. Я куда попал? Это сумасшедший дом? Это зоопарк первобытных питекантропов? Простите, я не успел прочитать вывеску?
Полицейский Маркус Сабо изумлённо уставился на переводчик, затем почесал вспотевшую подмышку. Что он понял из всего сказанного, для Кирилла осталось загадкой, потому что его ответ мало внёс ясности:
– Нельзя так говорить о норвежской полиции. За это ты будешь наказан.
В чём заключалось наказание, также осталось тайной. Толстый палец нажал на кнопку, отозвавшуюся через стену мелодичным звонком и появившимся на его зов двум полицейским Маркус Сабо указал на дверь:
– В камеру для вновь прибывших.
Указал и тут же рухнул на подкосившихся ногах в кресло, налету успев подхватить пульт телевизора и мгновенно позабыв о прибывшем в его ведомство русском.
Камера для вновь прибывших скорее напоминала приют для страдающих фотофобией. Ни одной горящей лампочки, и тусклый свет пробивался лишь в крохотное окно под потолком. После ярко освещённого коридора Кириллу показалось, что его втолкнули в тёмный шкаф. Решили исполнить обещанное наказание и по пути в камеру на пару часов запихнули в гардероб с униформой сотрудников тюрьмы. Сейчас он протянет руку и нащупает вешалки с кителями и рубашками.
Из угла кто-то недовольно проворчал, и Кирилл понял, что оказался он всё же в камере. Довольно тесной, судя по едва видимым углам, до которых можно дотянуться руками, и душной, потому как в ноздри ударил плотный, пропитанный потом воздух.
Постепенно привыкающим к темноте зрением Кирилл заметил на кровати под стеной с одним единственным окном сначала тельняшку, а затем уже и её обладателя. Но он был не единственным узником камеры. Чувствовалось присутствие ещё как минимум одного человека. А то и двух. Тьма упорно скрывала противоположный угол, и прошло не меньше минуты, прежде чем Кирилл разобрал, что силуэта всё же два. Итого трое. Понимая, что сейчас всё внимание приковано к нему, а пауза молчания переходит все границы, Кирилл решился поприветствовать своих сокамерников, пусть даже на русском:
– Здорово, народ! Ни хрена не вижу, так что, если на кого-то наступлю – извиняйте. Кто бы ещё подсказал – куда идти?
– О! – вдруг встрепенулся обладатель тельняшки и встал, превратившись в фигуру с протянутой рукой. – В нашем белом братстве прибыло. Так что теперь держитесь, чёрные жопы!
– Русский? – не поверил собственным ушам Кирилл, хотя лёгкий акцент говорил об обратном.